Владимир Шапко - Семь повестей о любви

Георгий Иванович хотел окликнуть его, но не смог. Долго сидел потом, опустив голову. Он хорошо знал инженера Калошина. От увиденного сейчас хотелось плакать. Так и погрёб домой с опущенной головой.

В таком состоянии чуть не попал под машину, переходя улицу. В последний момент сумел как-то грациозно увернуться. Вроде изогнувшегося тореадора от пролетевшего быка. Не успев увидеть даже, какая была машина. (А это была «хонда». Которая тихой сапой улетала, никак не обнаруживая себя среди других машин.)

Разом покрылся потом. Долго не мог двинуться дальше. Вытирался платком. В стаде машин перед ЦУМом как саранча работали мальчишки с вёдрами и тряпками. Вечернее солнце отскакивало от мокрого лака капотов. В тёмных комках, как в дзотах, засели барыги.

Дома содрал ногой с ноги одну туфлю. Вторую сняла Олимпиада. С трудом произнося слова, чуть не плача, спросил у неё: «Что лучше в наше время: потерять рассудок… или потерять физическое здоровье? П-при по-олном расс-судке?»

– Что, что случилось? Объясни толком! Что произошло?! – испуганно спрашивала Олимпиада.

Но Туголуков молчал. Давая себя раздевать, покачивался. Как избитый тощий идол, наполненный слезами.

Телефон в прихожей зазвонил этим же вечером. Олимпиада вздрогнула. Она знала, кто звонит. Не двигалась со стула, ждала, когда телефон замолчит. Но телефон и не думал затыкаться, выпускал трели методично. Горка удивленно посмотрел на жену, оторвавшись от книги. Тогда пошла, сняла трубку: да! В ухо ворвался ненавистный голос: «Привет, дорогая! Ну как там наш конь? Подгузники свои не обгадил? Сегодня видел, как он чуть под машину не попал. Как же так, дорогая! Из больницы выкарабкался, а тут может банально погибнуть на дороге. Береги его, дорогая. Води за ручку. Никуда от себя не отпускай. Я ведь беспокоюсь за тебя. Привет ему от однопалчанина!»

Олимпиада положила трубку.

Туфли Горки, косолапо споткнувшись, так и валялись у порога… Они и добили женщину: беззвучно заплакала, зараскачивалась, кусая кулак.

– Кк-кто зво-оонил? – спрашивал из комнаты ничего не подозревающий инвалид.

Он звонил постоянно. Новый телефон Олимпиады он выведал у Тани Тысячной. На звонки Олимпиада кидалась в прихожую, громко говорила «да» и сразу придавливала ненавистный голос трубкой. Как расплющивала его на аппарате. На Горкин немой вопрос говорила, что ошиблись номером. Но телефон звонил снова, почти сразу же. Тогда с трубкой стояла в прихожей – как подпёртая на дыбе. Без воздуха, без голоса. Вынужденная молчать намертво. «Подруга, – говорила потом Горке. – Таня Тысячная. Насчёт квартиры. Задерживает деньги». Горка с удивлением говорил, что она ведь звонила уже об этом. Вв-вчера…

Олимпиада как будто не слышала его слов, сразу что-нибудь делала на столе. Переставляла чашки, плетёнку с хлебом, сахарницу. Словно женскую свою работу спасала. Чтобы её не отняли.

Потом гадёныш тактику сменил. Сам вешал трубку, если отвечала Олимпиада.

– Да гг-го-оворите же! – кричал в прихожей Георгий Иванович. Но в трубке слышался или шум улицы, или какие-то щелчки. Причем – методичные. Словно бы щёлкали ногтем по микрофону трубки.

Туголуков выходил из прихожей:

– С-странно… – Спрашивал у Олимпиады: – Может, т-ты мне о-объяснишь?.. – проглотив слова «эти звонки».

Олимпиада ходила по комнате тенью, фоном.

Через два дня Туголуков дождался-таки разъяснения. В трубке:

– Привет, рогоносец! Как здоровье?..

– К-кто это?

– Это я, Фантызин. Твой напарник. Как там наша Дача? Хватает её на тебя?.. Бывало, возьмёшься за две её ляли белые – и поехал…

Кровь ударила в голову Георгию Ивановичу. Он не помнил потом, что кричал в трубку, захлёбываясь словами. Он очнулся на тахте, опрокинутый на неё женщиной. Олимпиада бегала, цепляла ему манжету, совала в рот таблетки, вызывала «скорую». И только после ужалившего укола толстой фельдшерицы он забылся. Ужасное лицо его расправилось. Свекольная краснота схлынула, вернулся привычный серый цвет.

Фантызин дал отдохнуть подопечным неделю. В телефонной будке опять со смаком набирал номер. Заранее начинал давиться смехунчиками: «По капельке, по капельке, дорогой!» Провалившаяся монетка высекала голос Туголукова: «Сслу-уушаю!..» Прикрыв трубку, Фантызин совсем заходился смехом. «Да гго-оо-ворите жже!» – «Ха-ах-хах-хах!» – в открытую хохотал в трубку Фантызин. «Гаа-адёныш! Я тебя…»

Фантызин выскакивал из будки: «По капельке, по капельке! Ха-ах-хах-хах!» На него оглядывались.