Виллем Херманс - Больше никогда не спать

— Well, well. You is a гхолландец, you is…

Я смеюсь — в подтверждение, и ещё затем, чтобы показать, как меня тронуло то, что слово «голландец» он произнёс почти совсем правильно.

— Голландцы! — продолжает он по-английски. — Это очень сообразительные люди. Очень сообразительные. Вы меня понимаете? Или, может, предпочитаете немецкий?

— Это… это мне всё равно, — говорю я по-английски.

— Голландцы, — отвечает он по-немецки, — это исключительно способные люди, они знают все языки. Профессор Сиббеле пишет мне письма на смеси норвежского, датского и шведского. У нас это называется «по-скандинавски». Садитесь.

По-английски я благодарю его. Но он продолжает говорить по-немецки.

— Я знаю профессора Сиббеле много лет. Когда же мы с ним впервые встретились?.. Должно быть, ещё до войны, на конгрессе в Токио. Да. В тот раз я докладывал о своих ставших теперь, можно сказать, классическими идеях относительно милонитовой зоны в Вермланде и её норвежского продолжения. Vielleicht kennen Sie die kleine Arbeit!

Он делает небольшую паузу. Недостаточно большую для того, чтобы мне захотелось признаться, что этой работы я не читал. После чего удовлетворённо продолжает свой рассказ.

— Видите ли, Сиббеле вступил тогда со мной в дебаты. И довольно горячие. Он совершенно ни в чём не мог со мной согласиться! Вы только представьте себе ситуацию. Сиббеле на тридцать лет меня моложе, и тогда он был ещё очень, очень молод. Юношеский энтузиазм!

Нуммедал разрывается от смеха. Даже когда он смеётся, морщины на обвисшей коже его лица остаются преимущественно вертикальными. Я тоже смеюсь. Но мне не по себе оттого, что мой учитель и рекомендатель вызывает у Нуммедала именно такие ассоциации.

Видит ли Нуммедал, о чём я думаю?

— Das sind jetzt natürlich alles alte Sachen! В конце концов Сиббеле пришёл к совсем другим выводам. Он даже поработал некоторое время здесь, у меня в институте. Что за исследованиями он здесь занимался — точно не помню, хоть убейте. В любом случае, никаких потрясающих результатов нам это, кажется, не принесло.

Сиббеле вылетает в трубу. Я чувствую, что банкротство моего учителя распространяется и на меня. Может быть, лучше попрощаться и уйти? Но как же аэрофотоснимки?

— Мне восемьдесят четыре года, — говорит Нуммедал. — У меня на глазах проделали кучу совершенно бесполезной работы. Собрали целые склады коллекций, на которые никто и не посмотрит, пока их не выкинут за недостатком места. Всякие теории появлялись и исчезали стаями, как дикие гуси и ласточки. Ели вы когда-нибудь запечённых жаворонков? Кстати, здесь в Осло есть ресторан, где подают гравлакс. Знаете, что это такое? Это такая лососина, чем-то похожа на копчёную, но тоньше, нежнее. Сырая лососина, которую закапывают в землю и через некоторое время выкапывают снова.

Его голос тоже становится «нежнее» — почти неразличимым. Шея висит, как драпировка, в слишком широком воротничке. Губы время от времени задумчиво вытягиваются, и тогда подбородок перестаёт разделять морщины — кажется, что они распространяются по всему лицу.

Тишина.

На столе лежат бумаги и два больших камня. И ещё несколько фарфоровых блюдец с мелкими камешками, покрытыми сигарным пеплом. На бумагах — лупа размером со сковородку.

— Ах да, в первую очередь, профессор Сиббеле просил меня передать вам свои наилучшие пожелания.

— Спасибо, спасибо.

Снова тишина.

Я мучительно роюсь в каком-то глубоком, тёмном кармане в поисках тех слов, что могли бы направить разговор в нужную мне сторону — о том, зачем, собственно, я сюда приехал. Но так и не могу придумать никакого тактичного подхода. Ну что же, тогда попробуем напролом.

— Скажите, получилось… смогли ли вы достать для меня аэрофотоснимки?

— Аэрофотоснимки? Какие аэрофотоснимки? Конечно, у нас есть снимки. Но я не знаю, может быть, как раз сейчас кто-то с ними работает. Их здесь так много, этих снимков.

Он совсем не понимает, о чём я говорю! Может быть, он забыл, что́ он пообещал Сиббеле? Что он даст мне аэрофотоснимки той местности, где я собираюсь работать? Я подозреваю, что настаивать бесполезно, но и другого выхода не вижу. Всё-таки нельзя уходить, не сделав всего возможного.

— Да, профессор, те аэрофотоснимки…

— Вы что, хотите осмотреть всю нашу коллекцию?

— Я… Я имею в виду…

Под столом моя левая рука хватает правую, сжатую в кулак, и локти упираются в бока.

— Я имею в виду набор аэрофотоснимков, которые я мог бы взять с собой для работы в Финской Марке.