Михаил Зуев - Седьмое дао дождя

— А тебе это надо? — спросил Рустик, откупоривая по следующей. Тебе, господин-до-старости-второй-ассистент, тебе это надо? Ты уверен? А то потом будешь меня клясть — днями и ночами. Это ж не игрушки. Контракт-то годовой, без права увольнения по собственному. Выдержишь, светило?

— Не знаю, — честно сознался Лешка и присосался к бутылочному горлышку, причмокивая, словно грудной младенец.

— Ладно, подумай хорошо. Время еще есть.

Так кончилась дюжина, и, пока Лешка бегал в Горный за облегчением, Рустем ненадолго исчез и вернулся, отягощенный еще шестью настоящими свежими холодными «Жигулевскими».

Ехать по домам как-то расхотелось. Обычно немногословный доктор Рустем разговорился. В трех годовых вояжах в качестве судового врача повидал он действительно много. Теперь же воспоминания стали какими-то особенно свежими, выпуклыми, красочными, а в Лешкином лице он нашел действительно благодарного слушателя.

***

Возле входа в ресторан правого крыла гостиницы «Украина» стояла недовольная голодная очередь. Мордатый халдей в грязной ливрее работал скрипучим засовом, впуская нужных и важных, и осаживая прочих.

Лешка вылез из тачки следом за Рустемом.

— О! У дверей заведенья народа скопленье, — он тренькнул правой рукой по воображаемой гитаре и повернулся к Рустему. — Рустик, не забудь мой портфель! Я ща!

Относительно твердой походкой он подошел к дверям и с междометиями «прстите-звините» стал протискиваться к стеклу, за которым нес трудную службу хранитель храма чревоугодия.

Дверь приоткрылась.

— От-тец-ц, мы к Вадику из оркет-стра. Ой, из оркест-ра! Ну, неважно! На нас заказано, — выдохнул он в дверной проем.

Через пару минут засов открылся снова, и довольный Вадик замахал Лешке с Рустемом. Здоровенный саксофон, похожий на отбойный молоток, болтался у него на груди, колышась в такт движениям рук.

Знакомая официантка Нина наметала на столик возле самой сцены тарелок, вилок, ножей и бутылок на удивление быстро. Коньяк был, как и полагается, теплым, водка — холодной, минералка — бурливой, заливное — упругим. Народ в зале, как и полагается к девяти вечера, был уже в сильной кондиции, посему через раз требовали «Феличиту», «Yesterday», «Белые Розы» и еще какую-то тошнотворную попсню. Вадик трудился в поте лица и лишь изредка подмигивал бывшему однокласснику Лешке, с которым всю школу просидел за одной партой.

— Ты понимаешь, Рустемчик, — выписывал невообразимые фигуры Лиссажу кончиком вилки в воздухе Лешка, стараясь перекричать очередную «Феличиту», — вот два дня назад по ящику «Маленькую Веру» Пичула крутили, да?! Блин, какая жизнь?! Какая?! Сплошная ж тошнота! Девчонка, да, классная, класснец просто, и что с ней жизнь эта поганая сделала? А? Что?! Ни просвета, ни привета!

— Дурак ты, отрок Алексий, — ответил Рустем, хлопнув об стол только что опустевшей, еще в испарине, рюмкой. — Дурак. Да я тебе в любом порту десятки, нет — сотни! — этих блядей покажу, для которых ничего святого нет. Просто не существует! Они же тебя обласкают, обшманают, пропьют, продадут и в канаву выкинут! И все это — без зазрения совести. Нет у них совести, нет, пойми ты это!

Допивая тягучий армянский коньяк из фужера, Лешка внезапно помрачнел, и, протяжно глядя Рустему в глаза, тоскливо сказал:

— Ой, тяжко мне, Рустемчик!

— Что так? — озабоченно вскинулся Рустем, — что с тобой?

— Вставай, двинулись, — как отрезал Лешка, поднимаясь из-за стола на ватных ногах.

***

Водила с жирным потным загривком и ушами, похожими на вареники, вцепился в руль и давил по Кутузовскому во весь опор — за скорость было обещано. Лешка с Рустемом сидели сзади и пили подаренный Вадиком «Арарат» прямо из горла. Бутылка еще не успела опустеть, когда водила обернулся и сказал:

— Все, мужики, конечная. Поезд дальше не пойдет.

Парковочный пятачок перед воротами оказался абсолютно пуст. Главная аллея, в конце которой скрывалось за горизонтом уходящее солнце, была неимоверно длинной для подламывающихся Лешкиных ног. Лешка оперся на руку в мгновение ока посерьезневшего и почти протрезвевшего Рустема, и они пошли.

Аккуратные ряды памятников справа и слева от дорожки бликовали в золоте заката, высвечивавшего имена, даты и фотографии.

— Уже сейчас, уже скоро, — бормотал себе под нос заплетающимся языком Лешка, все крепче и крепче, словно краб, цепляясь за руку Рустема. — Сейчас, Рустемчик, сейчас.

Они свернули в боковую алею и спустя минуту оказались у скромного гранитного обелиска, с которого на них смотрело улыбающееся волевое мужское лицо.