Леонид Лушников - След заката

Звуки со двора и улицы отринули ее от жаливших душу воспоминаний. Но не надолго. Петр Семенович, сосредоточенно насаживая на липовый черенок метлу из чилижника, стучал концом об угол дома, морщил лицо от пыли, огрубело говорил дочери:

— Брось ты, Катька, эти корзины в печку! Все толку больше будет. Им уж в обед сто лет… Налажусь вот за талом и наплету.

— Когда еще наладишься? — укоряюще откликнулась Катерина. — Все обещалки… А в луга с чем идти прикажешь?! В подол, что ли, собирать? — выбивая палкой пыль, мельком глядела на вертолет, зависший в небе над хребтом, блестя на солнце, как будто зеркальная стрекоза. — Трассовики вон летают… Можа, и нам обрыбится газ к осени. В поселке уже трубы положили…

— Хо!.. Держи карман шире! — насмешливо выкрикнул Петр Семенович, выходя за ворота и ширяя метлой по тропке, вздымая пыльный вихрь.

«Жизнь течет и меня задевает, — Зоя судорожно вдохнула свежесть розового утра, всеми силами пытаясь отрешиться в такой час от всех дум, так часто преследующих ее и выматывающих силы. Мне бы Алешкину волю! — с густой тоской в сердце позавидовала она Ястребову. — Может быть, и страдает не меньше меня, а подшучивает, вспоминая тяжелое прошлое, как будто это была не каторга, а санаторий. Ему-то уж маяться не грешно. Камень. И я ведь такой была. Сашина смерть меня подкосила. Оказалось, что прошлое кануло в Лету, но не отпустило… Все известно и видно, как в пустынной степи поутру, пока солнышко не подняло от земли марь и не затмило пустотелую гладь. — Зоя опять вздохнула. — Никто уж не встанет… — мысли бежали и бежали бугристо, словно избитая колесами дорога, постепенно подводя ее к тому, что так взволновало попервой. — Я-то живу!.. — она положила ладонь к тому месту, где билось возбужденное сердце. — Саша вернул меня к жизни!.. Избавил от каторги!.. Дал волю!.. Так зачем же я хороню себя?! Видать, правы все?! Но не могу я!..» — вырвалось напоследок со стоном, с какой-то отчаянной болью.

Первый побудный заводской гудок, басистый и ровный, взбалмошным эхом ворвался в тишину деревни, прокатился, стелясь вдоль берега, вытаскивая рабочий люд на смену. У Трифоновых сразу же громыхнула железным засовом калитка, а следом выплыл на улицу густой бас хозяина:

— Ну что за баба? Лезет со своим уставом. Вернусь вскорости. Засуха!.. Раму налажу…

— Уж на пенсии! — тонко голосила Марфа, выплывая из калитки следом. — А все ходит и ходит! Мало ему в деревне собутыльников. Поди, дружков наведать идешь? Только приди у меня на рогах, я их те кочергой посшибаю… Дров нет…

Трифонов в пику жене смачно матюгнулся, приказно выкрикнул:

— К завтраку чтобы было! Да бычка не забудь привязать в проулке на кол. Опять лови его в Атамановке. Ушлый больно!.. — и ворчливо себе под нос: — Пенсия! Кабы не завод, хлебала бы затируху. Хи-и-и!

Трифонов залихватски нахлобучил кепку на затылок, попер щегольски вдоль порядка. Руки в накладных карманах синих джинсовых брюк, купленных в районном спецмагазине за две сотни. Все ему трын-трава, хотя годки уже напоминают о себе. Поравнявшись с соседом, все еще краем уха вслушиваясь в балабол жены, подпирающий его в спину, поздоровался:

— Здорово, Петя! Марафет наводишь? Кольку ждешь? Носом чую, гулянка назревает…

— У тебя нос, как вертун…

— Ну у тебя шнобель тоже по ветру ходит. Ха-ха-ха!

Петр Семенович, пыхнув дымом, снисходительно улыбнулся. Прижав черенок метлы к боку, ответил не спеша:

— Надоть порядочек навесть. Можа, Колька и пожалует на проводы племяша. Хламеет все… Даже детей арканом не затащишь навестить родителей. Сашка вон с девками никак не распрощается. Алешка в делах… Ты больно-то не фитили из деревни. Гульнем!

— Такие дела я еще никогда не пропускал, — ухмыльнулся Трифонов. — Чего-чего, а это! Гулянка — не работа, хребет не переломит. Ха-ха-ха! Алешка ничего не говорил насчет газа? А то дрова эти замучили. И печка, как прорва!

— Без забот, — недовольно отозвался Петр Семенович. — Вон и бабы мои про это же талдычат. А на хрен он мне сдался! Печку ломать не дам. Молодые пусть себе чай кипятят. А мне бокам тепло и щички с загнету… Газом баню не протопишь.

— То верно, а все же! Ну, бывай…

Зое хорошо было видно из окна, как Трифонов по-молодецки шевеля широченными плечами, уверенно топтал проселок, огибающий завадину старицы. «Вот мужик! — в который уж раз восхищалась она, отвлекаясь снова от дум. — Вся жизнь в трудах. Да каких! В славе и водке купался, как карась в озере. Завистников наживал… А «телегу» на него никто не накатал… И все его выходки прощались. Чудно устроен мир!.. За неосторожное словечко — червонец отваливали, а он с трибуны, прилюдно, крыл матом начальство и власти да еще золотые медальки получал. Может, так только и выжил. Понять трудно».