Владимир Шапко - У подножия необъятного мира. Хроника деревенского городка

Казалось, что и городок-то вдруг составился в одни только магазинчики. И жлобишки пошли по ним бегать, тараканами в них заруливать. В ненормальных каких-то, всклоченных ушанках, красные, потные, не чующие ни мороза, ни под соб о й но г.

Сшибанутся двое каких на улице – один в войлочных самокатах в пах, другой – в коротких унтишках, как в драных собачонках. «Кольша, ты?!» – «Ия, матьии!» – «Игде брал тазы?!» – «А на Кирпичной, матьиоо!» – «Есть ишо?!» – «Конча-аются!» И побежали в разные стороны – один на Кирпичную за тазами, другой с тазами – домой.

Из «Скобяного» выскочил Подопригор. В руках – охватом – вязанка половых щёток. Неузнавающе метнулся туда, сюда. И ударился напрямки домой, точно зубами вцепившись в свой шанец.

Клопа вытолкнулся из двери – на шее хомут, в руках битыми тетеревами связки маслянистых вил и лопат. Тоже пошёл намётывать по улице, снежной пылью за собой взвихривая.

Его жена Клоповна бежала будто бы сама по себе. Знать не знающая Клопа. С длиннющей гирляндой ночных горшков за спиной. Какая-то совершенно небывалая для улицы. Какая-то экспериментально молотящаяся – искры сыпались от горшков во все стороны…

И все домой, домой бегут! Успеть, успеть стараются! Запрятать скорей ухваток, запрятать и… и… и снова бежать, вытаращив глаза!

Мимо «Скобяного» проходили дядя Ваня Соседский и Медынин. Оба в «нормальных» ушанках. Спокойные, достойные самих себя. С вениками под мышками. В баню проходили. «Глянь, Иван, совсем куркулишки умом тронулись. До трёх-то (до трёх часов, когда прекратится обмен денег) не то что барахло – магазины по дощечкам растащат!» – «Это уж то-очно!» Унесли паркий смех с собой.

Генку-милиционера с поста на Диктатуре давно сдуло. Из двойных дверей Культтовара дёргает он, срываясь с крыльца, длиннющее удилище. Весь судорожный, дикоусый. Бамбуковое удилище издевательски ползает где-то внутри, ни за что не хочет уходить из магазина. Генка шипит жене: «Помоги!»

Но Клавка-Крант оглушённо стоит, рассолоделая от слёз – и ничего-то она не понимает. Выглядывают у неё из-под мышек два удивлённых утиных чучела. Торчит из кулака подсачек на палке. И два новых кожаных ягдташана на бёдрах висят… Куда теперь нам, Гена? Охотиться мы будем, да?…

«Помоги, шалава!» – орёт Генка, никого уже не боится. Клавка – к нему… «Да куда лезешь? Куда-а? Двери иди раскрой, две-ери! Ду-у-ура!»

А двери-то и не раскрываются. Одну раскроешь – другая захлопывается. Другую – так первая… «Шато-очек…» Шаток помог, вызволил удилище.

Сам Витька уже поучаствовал в обмене. С утра ходил в Госбанк. Прямо к отцу Зеляя. К директору. Со всеми своими сбережениями.

В кабинете, вокруг стола зло размахивали руками отец Зеляя и Большой Супчик, главбух потребсоюза. Они тянулись через стол, готовые схватить друг друга за глотки. Вдруг, точно мальчишки, начали выказывать фиги друг другу. Дразниться. У Супчика фигушка маленькая из пухлого кулака получалась, тощий Зеляй-отец заворачивал фиги длинные, ехидные… Разом обернулись, увидев Витьку. «Кто пропустил? Чего тебе?…»

Бодрое приветствие Шатка недовольно прокинули куда-то за спины. Уставились на трёшницу, выложенную Витькой на стол. Точно ждали: вот сейчас оживёт она – и сиганёт им на грудь лягушачьей, отвратительной зеленью… «Что это?…»

Тогда Витька достал ещё сорок две копейки монетами разного достоинства. Добавил к трёшнице. «Вот – тоже на обмен».

Зеляй и Супчик немо разинулись друг на друга… В диком хохоте один отбросился, припадочно заколотился в кресле. Другого начало подкидывать по кабинету. Как слона. Он еле успевал смех стравливать, чтобы не лопнуть!..

Шаток собрал деньги. Вышел. Прижал ухо к пузырястому дерматину. Услышал сквозь него: «Вот… На обмен… То-о-о-же-е! Ха-ах-ха х-хах! Хо-ох-хох-хох!»

«Козлы!» – определил Витька. Постоял. Безотчётно надел на голову треух со вздыбленным ухом. Тихо вышел в операционный зал и встал в общую очередь. Стоял задумчивый.

Уже на улице мимо Витьки пробежал Исай Моисеевич. Провизор. На нём прыгал мешок с какой-то ветошью. Под мешком прыгал большой глаз. «Вот вже чьто делают с людьми проклятые деньги, Витя! Они, как тигры, кушают человека! Как тигры!»

Через час от него самого, из его аптеки вышел на крыльцо высокий худой старик, опираясь на палку. И диким, невероятным видом своим словно отбросил Витьку от крыльца…

Старик был весь увешан стеклянными колбами, эмалированными сосудами (кружками Эсмарха). На разной высоте колыхались грелки, будто его печени и сердца. Старик был как в разрезе. Как анатомия! Как экспонат!..