Владимир Шапко - У подножия необъятного мира. Хроника деревенского городка

Не сговариваясь, оба разом вымахнули на один борт, чтобы в лодку, в ло-о-одку! А-а-а!.. Забаловался шест, ударил кого-то по голове, арбузики в воду запрыгали, лодка перевернулась и накрыла ребят. Вынырнули – и плывут-макаются: где арбузики, где головы – не поймут! Р-растяпы! Ослы! Лодку перевернули! Чего теперь?!

– Ый, ребяткам! Бырыг давай, подплывай – бырыг!

Обернулись – по-над кручей Хашимка. На лошади медленно двигается. Со сносимой лодкой вровень. Одноглазый. Улыбается. Ружьё свечкой в руке торчит. На другой лошади рядом – Талгатка – сын его. Тоже с ружьём. А Хашимка опять приглашает:

– Бырыг, ребяткам, бырыг. Лодка давай…

«Ребяткам» задумался, «ребяткам» медленно сносит. Лошади дружно мотают головами, на ходу стригут через удила высокую траву, длинные рассыпчатые хвосты холуями сметают оводов с сапог обоих всадников… Хашимка вскинул в небо ружьё: ттахх! – молнией. Лошади шарахнулись. И снова дружно замотали башками к траве. Хашимка раскачивается в седле, успокаивается.

Молчком ребята пошли вырываться в реку. На боку, на боку. Лодку за собой дёргают, торопятся… Новая молния прогрохотала с берега – и посев дроби прошуршал впереди лодки, отрезая путь.

– Ну, ты, гад! Только попробуй!..

Т-та-а-ахх – шшши-их! – посев дроби сбоку, рядом с Шатком. Переломленное ружьё вонько ждёт патрона… «Ах, ты, сволочь!» Шаток вымахнул из воды по пояс, кулаком загрозил:

– Только попробуй ещё, гад! Тастанову вашему скажем! Он тебе…

Глазёнок Хашимки и ствол – в одну точку. Прямо. В Шатка…

– Эти! Эти! (Папа, папа!) Не надо! Не надо! Эти! – Двенадцатилетний Талгатка стал хвататься за отца, мешать. Матерясь, Хашимка саданул его локтем, приник к ружью. «Ружьё джигит должна стырлять сыль. Настоящи сыль. Это вам не шалам-балам. Это вам не тирщик Семёнов. Это ружье джигит. Настоящи джигит. Лодка, зволощь! У-убью!»

Мгновенно, словно мать, лодка накрыла ребят.

Бухх – рры-ыхх! – дерануло по днищу…

С год назад, как только появился в горсаду тир – какой-то с виду временный, неустойчивый, скрипучий, точно тара – из нутра его постоянно стали слышаться короткие, резкие выхлесты: всё юное поголовье городка садило и садило там из духовок. С утра до позднего вечера.

И теснились все в очереди, и толкались, и горячились, стреляя, а всё как-то без толку: зайцы, птицы и волки оставались чаще неподвижными и даже как бы нахальными… Хлесть! – А заяц улыбается. И без страха он совсем… Обалделое недоумение стрелка. Поспешный прицел: хлесть! хлесть! Опять лыбится! Ну уж это… не зна-аю. Ведь дулом чуть до него не дотянулся – и целый. А? Подстроено. Наверняка подстроено. Сапожники! Све-ет!

«Пыд обресс (под обрез)…» – еле ворочал языком тирщик Семёнов. Он вял, засыпающ, приподымаемое из-под низко надвинутой кепки лицо – как гирька. «Пыд обресс ссэлься…» – Пивные усы от натужного выдоха топорщит, будто осоку…

Стрелок поспешно целится «пыд обресс». Выстрел – мимо! Да-а, и под обрез даже не берёт!

«Сспусссковый крюк дёргассс» – не моргал даже, а совсем умирающе жевал веками тирщик Семенов. (С открытием тира и по крутому запою он был переведён из жара-пара городской бани сюда, в тир, что называется, под сень и прохладу вековой дубравы. И переведён, надо сказать, вовремя, сердобольно, потому что работал пространщиком в мужском отделении, работал жестоко, жутко, на полный износ. «По полторы литры приходилось принимать. За день. Белой. Пиво – не в счёт. И – на ногах! И – всё видел!..Бывало: ты этта чей клёш напяливаешь? А? Моего лучшего друга Коли Шкенцы? Пока он моется, ты, значит, напяливаешь? А ну забирай свои подгузники, да чеши – пока голым не пустил! Ишь, шермач базарный!»)

«Крюк не дёргай. В самое яблоссско ссэль», – из последних сил поучал Семёнов. И трудовая голова падала на барьер.

Ага! Крюк не дёргать. Целить под самый обрез. Как бы самое яблочко… Хлесть! А-а! Кувыркнулся, зайчишка! Вниз башкой теперь лыбишься! А-а!

Всегда неожиданно появлялся Хашимка. И, поблёскивая острым злорадным глазом, держал всеобщую испуганную паузу… Юных стрелков как-то судорожно и молча начинало выталкивать из тира. Ждали испуганно возле дверей.

– Пук-пук, тирщик Семенов! – как фашист из кинокартины, пугал Хашимка, целясь из духовки. Тирщик Семенов вскидывался – дуло смотрело прямо ему в переносицу. – Пук-пук! Ха-ха-ха!

– Ну ты! Вражина недобитая! – холодея, трезвел Семенов. За дуло вырывал духовку. – Ну-ка – отсель! Мразь! – И под удаляющийся хохот долго ещё успокаивал скачущее сердце тихими матерками: – Подлюга крымская! Хан недобитый! Мать твою!..