Самид Агаев - Правила одиночества

– Ну ладно, – добродушно сказал Сенин и предложил: – Давай еще по одной?

– Я не буду, – отказался Караев.

– Я тогда с твоего позволения, – Сенин налил себе, – ну ты не грусти, а то я смотрю, ты какой-то смурной. Девушки приходят и уходят, а мы остаемся.

– Я вовсе не из-за этого грустен, – сказал Караев, – моя печаль оттого, что я чужой, и не только в связи с нынешними геополитическими событиями. Только сейчас понимаю, что всю жизнь был чужим, но мне понадобилось дожить до сорока, чтобы понять это. Я уехал из родного города в неполные пятнадцать лет, и с тех пор возвращался туда только на каникулы или в отпуск. Но во всех городах, которых я жил, учился или работал, я был чужим. Человек не должен покидать отчий дом, он должен жить там, где родился, только там, на своей улице, в своем квартале, в своем городе он свой, извини за тавтологию. Он должен жить со своими родителями до их смертного часа, это его долг. А я отсутствовал в то время, когда моя мать умирала от головной боли, и я не могу себе этого простить. Последние годы жизни она провела как король Лир. Какое-то время странствовала от одного чада к другому, не находя нигде приюта. Затем жила одна, целыми днями сидела во дворе, зимой – у окна, провожая взглядом прохожих. Никого из нас не было рядом с ней.

Только сейчас я понимаю, что она испытывала, весь ужас ее одиночества, и не знаю, куда деваться от угрызений совести. У нее был ревматизм, едва ноги передвигала от болей. Отопление в Ленкорани дровяное, по старинке, в конце семидесятых провели газ, но с началом перестройки (после того, как Азербайджан получил независимость) трубу тут же перекрыли; естественно, сил у нее не было таскать дрова, топить печь. Она сидела в крошечной комнатке, завесив дверь пологом из одеяла, чтобы уменьшить обогреваемую площадь, жгла керосинку для тепла, на ней же и готовила, поскольку электричества не бывало сутками. Говаривали, что нынешний президент не может простить городу восстания Аликрама Гумбатова, поэтому держит его на голодном пайке. Одинокая, пожилая, беспомощная женщина. Подолгу стояла на крыльце с пустым ведром – попросить прохожего набрать воды из колодца; или давала денег, чтобы на обратном пути ей принесли хлеба или чего-то другого, в чем она нуждалась. Временами, когда совесть совсем загоняет меня в угол, я желаю себе точно так же закончить свои дни… Король Лир. Мне хочется бросить все к черту и вернуться на родину, но теперь у меня там никого нет, меня никто не ждет, я и там стал чужим.

– Дым отечества, – сказал Сенин, – это пройдет, осеннее обострение. Давай в баню сходим, самое лучшее средство от хандры. Попаримся как следует, отстегаю тебя веником, потом выпьем, и твою ностальгию как рукой снимет, а? Вот прям щас и поехали, как раз народу мало, будний день.

– Не поможет, это было бы слишком просто.

– Ну, как знаешь. Тогда я пойду, пожалуй.

– Ну, если ты больше ничего не будешь…

– Да нет, я бы выпил еще, но мне еще в одно место надо. До завтра. Будь здоров.

Сенин попрощался и ушел. Караев, оставшись один, некоторое время сидел, не двигаясь, глядя перед собой невидящим взором, затем протянул руку за бутылкой; наполнил свою рюмку, полюбовался на свету ее содержимым, затем произнес вслух: «Да здравствует КПСС!» И после этого медленно выпил.

В кабинет заглянула секретарша:

– Можно убрать? – спросила она.

– Да, пожалуйста, только чаю мне еще дайте.

Женщина убрала со стола, затем принесла чай. Когда она собралась уходить, Караев остановил ее:

– Я поеду в банк, вызовите мне такси.

– Хорошо, – кивнула секретарша и вышла из кабинета. Но через минуту вновь вернулась, очень взволнованная.

– Только что позвонили с рынка…

– Что на этот раз?

– Там драка, кажется, погром.

– Что же они в разное время налетают, – в сердцах сказал Караев, – то татарва, то половцы. Вызывайте милицию.

Он поднялся и быстро покинул кабинет.

Толпа молодых бритоголовых людей в возрасте от четырнадцати до двадцати лет, вооруженных бейсбольными битами и кусками арматуры, избивала всех подряд, не разбирая торговцев и покупателей, переворачивала прилавки, била стекла ларьков. Один человек с разбитой головой лежал в луже крови. Застигнутые врасплох торговцы разрозненно пытались оказывать им сопротивление, у некоторых в руках уже тускло блестели ножи. Жавшиеся по углам испуганные посетители с изумлением увидели, как на одной из стен возникла свастика. Очертания ее, сначала слабо различимые, становились все ярче, и сама она росла, увеличиваясь в размерах. Появился Караев и, вырвав из рук одного из юнцов дубинку, бросился в гущу схватки.