Ладислав Клима - Страдания князя Штерненгоха [Гротеск-романетто]

Одним из творцов «легенды» о себе стал сам Клима: его «Собственное жизнеописание» (опубликованное, как и подавляющее большинство его произведений, посмертно, в 1937 году) буквально разошлось на цитаты (в первую очередь, конечно, популярны эпатирующие пассажи об особенностях питания, об алкоголизме, об отношении к человечеству). Сама «ненормальность», «извращенность» образа жизни, который вел Клима, не могла не привлечь андеграунд, в особенности чешский: как отмечает знаток творчества философа Йозеф Зумр, «категория „здравого смысла“», столь уютно чувствующая себя в Чехии, действительно не совместима с человеком, который отказался ездить в трамваях после того, как в них запретили курить, и был готов отдать все блага мира за миг философского экстаза.

Но восхищение «альтернативным» образом жизни философа, как мне представляется, — только первая ступень его понимания. Нищета, алкоголизм, «непризнанность» за рамками узкого круга, биографические детали (исключение из всех школ Австрии, бегство от отца с собственной мачехой и т. д.) действительно напоминают «проклятого поэта»; но именно «проклятости», «непризнанного гения» в Климе нет ни на йоту (чем он отличается от своих знаменитых современников и соотечественников — Якуба Демла, превратившего ламентации в лейтмотив своего творчества, и мизантропа Йозефа Бахала). Поступки философа — не «эпатаж» публики (может найтись любитель съесть живую мышь, чтобы прослыть оригиналом — Клима же ее съел, вероятно, просто потому, что чувствовал голод), а прямое, честное следование своим убеждениям, высшая ступень «практической философии».

Клима, первый чешский солипсист, объявил окружающий мир фикцией, миражом, в лучшем случае плодом творческой игры собственного сознания, управляемого Волей (сам он высказался о мире так: «нам кажется, что нам кажется, что что-то есть»). Будучи демиургом, Клима и относится к миру соответственно: принцип его жизни и творчества — не просто «не обращать внимания на обстоятельства» и «нарушать правила», но устанавливать собственные правила и вовсе не знать о том, что такое обстоятельства (т. е. не путаться с ответом, «какое тысячелетье на дворе», а самому придумывать летоисчисление). И если «размышлениям о тысячных долях миллиметра» препятствует «карьера» — тем хуже для нее.

Клима стал «историческим явлением в чешской философии» (по словам его издателя, знаменитого социолога Э. Халупного) не только потому, что первым бросил вызов позитивизму и включил в чешский философский «дискурс» представления своих великих предшественников — Ф. Ницше и А. Шопенгауэра («Мир как сознание и ничто» (1904), «Трактаты и Диктанты» (1922)), но и вследствие формы, в которую он облачил свои идеи. Философия Климы — истинно «веселая наука» («Провозгласив мир воплощением своей воли и представления, он … сделал из этого логический вывод, к которому оба серьезных и патетичных немца не пришли: мир, созданный подобным образом, нельзя принимать всерьез», — Милан Ухде), часто принимающая форму фантасмагоричного, гротескного, наполненного неповторимым авторским «черным» юмором литературного повествования.

Отношения философа с его собственным художественным творчеством не были простыми — Клима был безжалостен, если оно начинало мешать «высшей духовной жизни». Испытав 13 августа 1909 года мистический экстаз и начав стремиться к тому, чтобы «действовать во всех случаях как Бог всемогущий еще в этой жизни» — стать воплощением того, что он называл «Эгодеизмом» или «Деоэссенцией», — Клима на долгое время забросил литературу. Но в то же время именно Климе-философу должен быть благодарен Клима-писатель за свое существование. За 3 года (1906–1909), в краткий промежуток между философскими упражнениями юности и стремлением к Деоэссенции, Клима создал множество фантасмагорических художественных текстов, сочиняя, по собственному признанию, «по 2–3 авторских листа в день».

Никогда не считавший себя беллетристом, он вошел в историю чешской литературы как один из самых оригинальных авторов — благодаря не только неповторимому стилю, но и все той же цельности личности. Климе неизвестны литературные конвенции, «память жанра», запретные темы. Никто до него по-чешски с такой силой и откровенностью не писал о парадоксах сна и реальности, самых темных закоулках человеческой психики, сексе и посмертной жизни. Рассказы Климы, его повести «Славная Немезида», «Страдания князя Штерненгоха», два огромных незавершенных романа (один так и называется — «Большой роман»), по словам чешского литературоведа Ф. Вшетечки, представляют собой «с точки зрения развития чешской литературы полное отрицание всех тематических, сюжетных и идейных привычек… их однозначное отвержение». В то же время, как ни парадоксально, он становится одним из столпов своеобразной чешской литературной традиции, суть которой — в разработке темы реакции человека на абсурдный мир, и, прежде всего, игры, юмора как одного из средств обращения с этим миром, низведения его до несерьезности. Эту традицию можно выделить, сопоставив творчество Климы не только с его современниками — например, стилистически и биографически в чем-то близкими Ярославом Гашеком и Йозефом Вахалом, — но и с Богумилом Грабалом, считавшим Климу своим литературным и духовным учителем и немало сделавшим для распространения его «культа».