Ладислав Клима - Страдания князя Штерненгоха [Гротеск-романетто]

Заря уже вовсю разгорелась. Утренняя звезда умирает в ней. Итак…

Это побуждает меня еще сказать: Ни за что на свете я не взял бы вас теперь с собой. Лев, Слон… Простите меня, дорогие мои, на смерть идущего!.. За всю свою жизнь я убил только вас! Не Хельгу! Ее убил Бог… Но она, может быть, еще живет и теперь? Может быть, там все-таки будет лишь солома… Но как смешно все это!..

Не мешкая, туда! Эй, эй! С запада заря покрывается черными тучами, взметнулась молния, Голос Неба прогремел. Ревите небеса, как в тот раз, сегодня ровно год назад! Гаснет заря, под дикими тучами, под дикими молниями, в ночь превращается утро…

Я спал в синей комнате. Охранники бодрствуют в соседней комнате и в коридоре. Надо действовать как можно тише. Но я ясновидящий, как сомнамбула.

Так-так. Беззвучно отодвинут шкаф, открыта дверца — те бедняги даже не пошевелились. Фонарь зажжен. Беснуются громы и молнии. Иду. К Тебе, Супруга моя — в Вечность! Там этот жалкий червь — вечно Твой!

Боже, я знаю, что милостив будешь к червю Своему!..

Здесь заканчиваются записки несчастного, добрейшего князя. Но мы можем на основе его предсмертных, беспорядочных, и в то же время все-таки трансцедентально ясных высказываний правдиво восстановить то, что произошло в башне.

Он прокрался к башне, поднялся по ступенькам. «Я оставил обе дверцы открытыми, — вспоминал он. — Если они войдут в синюю комнату, они сразу настигнут меня. Но это все до смешного безразлично; смешно и ничего не значит все. Все».

Не будем пытаться точно описывать его душевное состояние. Вовсе не из-за того, что это было бы «нехудожественно», что это само собой вытекает из последних страниц дневника; а только потому, что это противоречит человеческой, пусть художественной, пусть философской, научной или любой другой интерпретации. Искусство убого, как и все человеческое. Можно, пусть художественным, пусть иным способом, выразить неплохо только дела низкие, только дела людские. Но отнюдь не Великую Тайну. Князь направлялся к Демоне, балансируя между Сном и Послесмертием. Сон почти не воспринимаем «бодрствованием», а Послесмертие — не воспринимаемо вообще. Безумие Штерненгоха превратилось в Сверхбезумие, которым является Вечность и Все сущее. Что было земное, то лежало глубоко под ним. На мгновение он, самый ничтожный среди moriturus [43] Идущих на смерть ( лат .). , стал Богом. И, может быть, «навсегда».

Он открыл первую дверцу в голодную тюрьму — медленно, с улыбкой. Почувствовал запах… «Дым от виргинской сигары, — сказал он про себя. — Тот самый ее дым. Ну, конечно, а чего еще я мог ожидать… Все прекрасно. А у нее, в вечности, безусловно есть. — Тсс!.. Шорох — оттуда… Ну конечно».

Жутко заскрипел ключ в двери, покрасневшей от ржавчины… И князь увидел темницу, освещенную, не его тусклым фонариком, но другим, стоявшим на земле, — и потом еще каким-то слабым, белым, таинственным светом. Рев облачных львов гремел все страшнее; старая башня сотрясалась.

А розовое и зеленое пятна — не видел. Но на том месте, где они тогда находились, было что-то белое. Подошел поближе. Белоснежная женская одежда. Лицо прикрыто белым платком, который сжимали белые руки. И все это ужасающе дрожало, дергалось и извивалось. А под ним — что-то розовое и зеленое…

«Она легла на эту солому! Естественно, зачем ей лежать на камне! Пришла сюда из подземелья. И все-таки живая. Мне даже почти досадно. Пропадает волшебство. Однако — глупость! Живая — мертвая — обе одно и то же. Мертвое — живое, живое — мертвое. Мир — это только живой труп; и тигр в момент своего великолепного прыжка — лишь гальванизированный покойник!»

Он стал на колени рядом с белой женщиной.

— Хельга!

Белое тело перестало дрожать и некоторое время не шевелилось.

— Хельга, это Ты, моя супруга?

Тело скорчилось, застонало, но не проговорило.

Он нежно стал снимать платок с ее лица.

— Нет, нет, ради Бога! — заорало что-то нечеловеческим голосом. — Иначе вы пропали, и я тоже! Мне нельзя вас видеть!..

Он уселся рядом с ней и спокойно ждал. «Что если это не Она? — наркотически подумал он. — Что если она послала другую женщину? Ну и подумаешь. Все они — это Она».

— Я пришла, — раздался, наконец, монотонный голос, — из любопытства. Чтобы убедиться, будет ли у вас сегодня, именно сегодня, достаточно храбрости, чтобы прийти сюда. Меня обо всем проинформировали; через четверть часа вы получите смирительную рубашку; и знаю, что вы не верите в мою реальность.