Ладислав Клима - Страдания князя Штерненгоха [Гротеск-романетто]

Внезапно вздрагиваю, будто спросонья: слышу грохот колес, топот копыт. Двухколесный экипаж мчится на меня. Два вороных коня, черных, как смоль, впереди него. Он мчится на меня с такой же быстротой, без преувеличения, как скорый поезд. Лошади понесли! Я пугаюсь и прыгаю в лес. В последнюю минуту: адская упряжка уже была тут как тут. Почти сразу она остановилась, из нее выскочил мужчина с кнутом в руке — и прямо ко мне. Присмотрелся — Демона. Я снова сел: на этот раз в ежевику, но ее колючек не почувствовал.

Ее лицо — адский огонь, облеченный в человеческую плоть. Никогда раньше я не видал ее такой дикой, жуткой и такой торжествующей. Если бы лица всех Цезарей и Наполеонов слились гармонично в одно лицо, они не излучали бы и половины того трансцендентального величия, которое она метала вокруг себя тысячами молний. И вновь выглядела молодой, как девочка, розовая с белым ликом: огонь на снегу, победно пылающий! Раскатисто загремел ее альт, неземной голос — звук римского пастушьего рога, архангельских тромбонов, призывающих на Страшный суд.

— С того дня, как ты сидел в грязи, многое изменилось. Теперь я иными глазами смотрю на свое положение, ха, ха! Я не считаю тебя более фантомом сновидений. Ты настоящий, тот самый старый пес, мой супруг. И я категорически требую объяснить, что произошло 19 августа!

— Я — я… ничего не знаю. Обратитесь к врачу… к науке… Моя хата с краю, я только фантом сновидений.

— Таким способом любой негодяй мог бы дешево отделаться, говоря, что он всего лишь фантом, чтобы избежать наказания. Слушай, мерзавец: я поняла, что решающим для меня является не столько 19 августа, сколько 2 сентября, когда я покинула подземелье. Скажу точнее: подземелье мне вовсе не снилось, это была «действительность», и в голодной башне я умерла…

— Ай, ай! Но меня удивляет, что вы, все же дама с определенным научным образованием, так рассуждаете. Как вы могли умереть, когда вы здесь и разговариваете? Разве вы могли бы существовать, мыслить, если бы ваш мозг сейчас подвергался тлению?

— Да пошел ты со своей наукой, придурок. Она еще более дурацкая, чем ты. Это твой мозг тлеет, и все-таки ты мыслишь, пусть мыслишки твои и гнилые. Все человеческие мозги тлеют, и все идеи человеческой культуры являются лишь продуктами самого вонючего тления: эту великую правду приношу я из потустороннего мира! Кто-то оглушил меня и затем бросил в башне умирать от голода. Кто это был?

— Боже, неужели ты думаешь, что это был я? — вырвалось у меня глупо.

— Ты? — захохотала она. — Баба, неужели ты способен сделать нечто подобное? Это исключено. Но не исключено, что ты трусливо уговорил кого-то это сделать. Вероятнее всего, это сделал кто-нибудь из твоих кретинов-родственников, недовольных тем, какой образ жизни я веду. Очевидно, с твоего согласия; видимо, ты знал об этом; но неоспоримо то, что ты никак не протестовал против этого. Итак?

Она подняла кнут. Ее лицо — сочетание тигра с Люцифером. «Ее повысили в пекле, — мелькнуло у меня в голове, — от положения проклятой, отвергнутой, пропавшей души в чин одного из дьяволов-мучителей». Каждое волокно моего мозга звенело как струна, домики на косогорах прыгали туда-сюда, точно вдрызг пьяные, и, обнимаясь с заборами своих дворов, безумно приплясывали. У меня было чувство, будто я стою на голове.

— Я невинный — я фантом — я фантом…

— Если ты фантом, тебе будет все равно, если я тебя высеку.

— Нет — нет… Боже мой! Я не фантом, умоляю, умоляю! То, о чем я говорил в парке, было правдой. Вы исчезли внезапно из крепости, прежде чем я вернулся с врачом, и сейчас спите в лесу. В этом нет никаких сомнений, поглядите сами. Но я сейчас же прикажу прочесать этот проклятый лес, я сам буду искать, Вилли будет помогать мне, и мы разбудим вас.

Внезапно она рассмеялась:

— Разбудите меня — для чего? Для этого вашего скабиозного сна? Мой сон все же лучше вашего!

Она засмеялась вдруг так весело. Не представляете себе, как тепло это на меня подействовало по контрасту с тем, как она только что бесновалась. Я так раздухарился, что сказал ей:

— Супруга моя, какой прекрасный вид у вас сегодня! Как розан, как Мадонна! И какая вы толстенькая, как булочка! И какой у вас животик! Ведь вам хорошо там, не правда ли? Как там готовят?

Я испугался своей храбрости. И тут она вдруг — поверите? — нежно погладила меня по щеке, но после этого тотчас же дала мне пощечину — легкую, потом вытерла руку о штанину и рухнула на землю, прямо передо мной. Она сотрясалась от рыданий, тряслась, как в ознобе, и внезапно обняла мои колени. Но тут же опять пала лицом вниз. Что с ней творилось?