Валерий Верхоглядов - Соло для одного

Меня называют то историком, то краеведом, подчас несколько вычурно городским архивариусом, если же строго определить занимаемое место, то я, скорее всего, литератор, пишущий на местные исторические темы.

Александр Грин придумывал фантастические города и необыкновенных героев, это был его блистающий мир. Братья Стругацкие создавали свои миры то на чужих планетах, то на родной Земле и везде чувствовали себя комфортно.

А мой мир уместился в одной маленькой географической точке.

История — та же жизнь, но уже состоявшаяся. Прошлое Петрозаводска мне обычно представлялось огромным домом. Я бродил по его бесчисленным этажам, рассматривал висящие в коридорах загадочные и странные картины, заходил в квартиры, иногда просторные и солнечные, чаще маленькие и полутемные, разговаривал с жильцами, они рассказывали мне о погоде и приезжавших на гастроли артистах, о ценах на крупу и водку, о смешных и трагических случаях. На чердаке в беспорядке валялись кипы старых газет и журналов. Поднимешь какой-нибудь, а это пожелтевший номер «Нивы» или «Православного благовестника».

Я много писал о реалиях старого города, его улицах, памятниках, соборах, отдельных зданиях, садах, известных горожанах, различных примечательностях и всевозможных событиях.

Историк, погружаясь в изучаемую эпоху, собирает факты. Я тоже не оставлял их без внимания, но меня больше интересовало действие: развитие во времени какой-либо конкретной ситуации со всеми вытекающими последствиями.

Из этого обжитого мира часто не хотелось уходить. Я и не уходил. Во всех газетах, где довелось работать после того, как наша команда в полном составе ушла из «Петрозаводска», я писал только об истории любимого города. Исторической теме, перекликающейся с днем сегодняшним, посвящены и мои книжки.

И еще об одном мире, который всегда со мной и во мне, я должен рассказать — это мир твоих писем, Вадим.

Они меня поддерживали, ободряли, служили примером, а некоторое время и недостижимым идеалом. Ответить чем-то равноценным я, конечно, не мог, но старался, из кожи вон лез, оригинальничал напропалую. Удивляюсь, как у тебя хватало терпения читать всю ту несусветную чушь, которую я присылал. И не просто читать, но находить и отмечать в разливанном море галиматьи некие достоинства (на сегодняшний взгляд, весьма сомнительного свойства). Прими, мой друг, запоздалые цветы извинения.

Я не всегда тебе регулярно отвечал. То увлекусь каким-нибудь писателем и читаю запоем все, что он успел насочинять, то распушу хвост в ухаживаниях за очередной девушкой (тут уж не до писем), то охота, то рыбалка, то понос, то золотуха… Ты же был постоянен. Попалась в руки дурная книжка — делаешь пародию, родилась оригинальная мысль — тотчас упаковываешь ее в литературную форму. И ни слова упрека за мое молчание.

Постепенно и у меня стало появляться что-то свое. Казалось бы, вот он, момент истины, наконец-то наступило время порадовать друга, но тут возникла другая беда: за день в редакции так наработаешься, что к вечеру белые листы бумаги вызывают почти физическое отвращение. Представь себе рабочего: целую смену он точит детали, приходит домой, а ему говорят, поточи-ка еще немножко в свое удовольствие. Я был таким рабочим, пока не придумал обходный маневр. Если материал, собранный в командировке или в архиве, мог послужить темой для письма, то вначале я писал письмо, а потом слегка переделывал его для газеты. Никто не знает, что именно так появились «Филька», «Сунский менуэт», «Камаринская», «Вольный орел из тюремного замка», «Круг чтения обывателя», «Судьба несчастная „Царицы“», «Интимно-спонсорский сервис» и другие зарисовки и очерки. Как письмо родился рассказ «Дом». А «Гастролером» и «Похоронным полковником» я отчитался о проделанной работе.

Особая благодарность тебе и твоим письмам за то, что они служили постоянно действующей инъекцией от звездной болезни.

Когда один, второй, третий очерк отметят на редакционных летучках как лучшие публикации недели, то невольно начинаешь замечаешь у себя некоторые черты талантливости. В молодые годы это дело весьма обыкновенное. Знакомые при встречах похлопывают по плечу: «Молодец, старик! Так и действуй». Звонят читатели, благодарят за интересную публикацию. Одна из героинь, урожденная дворянка, про меня однажды поэму сочинила. Поскольку она была старой и слепой, то внутренним взором увидела корреспондента молодежной газеты этаким галантным кавалергардом. В общем, как ты понимаешь, все идет к тому, чтобы повесить на доме номер 16 по улице Луначарского мемориальную доску «Здесь жил и работал…» И тут приходит твое письмо. Я покупаю халву, мармелад, жареные пирожки с капустой. Завариваю отменной консистенции чай. Все готово для торжественного вскрытия конверта. Оно происходит. Я наливаю в пиалу чай и начинаю читать.