Владимир Шапко - Общежитие

Прямо на середине зала, вокруг горки рюкзаков и чемоданов, сбился студенческий стройотряд. Парни и девчата. Все в зелёных куртках и штанах.Все хорошо оттавр о ванные в спины. Со значками, с нашлёпками на рукавах.Ну, понятно, парень пел. Сидя на чемодане. Затачивал на гитаре. Остальные,с гордостью поглядывая на людей, – подпевали:

…До свиданья, друзья, надо ехать.

Мне рукою махнёт суетливый вокзал,

И колёса закатятся смехом.

Полнедели пути, полнедели вина,

Проводницы раскрытые губы…

Кропин подошёл, сразу тоже запел. Только вроде как свое. Тоже студенческое:

…Но упорно брели мы к цели, эй!

Правда, трое из нас утонули, эх!

А четвёртого, жирного, съели…

Дирижировал даже рукой. Но все уставились на него. Тогда умолк. Оказалось – позже всех. И дирижировать перестал. Ничего. Бывает. Кивал головой,прощался. В другой раз лучше. Да. Отошёл. Комик, вообще-то. Если честно. Но ладно. Решил осмотреть вокзал.

Долго стоял на первом этаже перед дамской парикмахерской. Вернее,перед красоткой на витринном стекле. Губ такого размера Кропина не видал никогда. На ум приходил удар ножа. Его результат. Кропин даже оглянулся.Какой-то проходящий мужичок подмигнул: что, забрало, отец?.. Кропин покраснел (не разучился). Поспешно запал в какую-то дверь. Оказалось – в мужской зал. Этой же парикмахерской.

Кругом сорили, торопились пульверизаторы. И было видно ожидающим на стульях: одеколон здесь – что тебе Керосин в ресторане – сверху стрижки обязателен. Потом все ножницы опять заколотились как эпилептики в припадке. Уже над новым поголовьем. Над новыми ушами… Кропин в неуверенностипотрогал волосы на затылке. Но… поборол себя. Вышел наружу. Куда податься?

В пылающих неоном киосках с разной мелочью, здесь же, на первом этаже, помня о багажных ремнях – высматривал их, искал. Иногда спрашивал. На него смотрели как на умалишённого. Да где же их спрашивать-то?Как не на вокзале? Ну, даёт старикан! Ну, даёт!

Как-то незаметно вышел из вокзала. Солнце трубило из облачка вниз,и над только что политой площадью висела длинная синяя взвесь, шаль, полная жемчужных вспыхивающих капель. Неподалёку увидел толстого слепого нищего, сидящего прямо на асфальте. Перед частоколом идущих ног он точно сердито запрятывался в мясо на своём лице. Левую ногу подвернул под себя, превратив её в толстый крендель… Кропин подкинул ему в кепку двадцать копеек. Ни слова в благодарность. Ни кивка. Слепой, словно не слышал, что ему подали. Что звякнула в кепке монета. Более того, – брезгливо наморщился. Кропин замер. Потом чуть не на цыпочках – отошёл, переводя дух. С другой стороны, что же – он должен тебе поклоны бить полчаса? За твои двадцать копеек? Так, что ли? И всё же – обижало почему-то это. Как впёрся не туда. Куда-нибудь в подсобку. Как будто схватили там за шиворот: куда?! Назад!

Вдруг набежала какая-то испитая бабёнка. С личиком как киселек.

– Колька! Легавые!

И громоздкий, крупный этот слепой широко, неуклюже побежал, хватаясь за бабёнку, уволакивая отсиженную ногу. Так побежал бы, наверное,сарай, утаскивая за собой отваливающиеся балки, доски.

Из здания вокзала на эстакаду вышли двое в красных повязках. Два сизаря. И сразу внизу, рядом с эстакадой, какой-то бич повис на бетонном заборе. С сеткой бутылок на руке. Не взял высоту. Влип растаращенно. Прыгун без шеста.

Сизым было лень идти к нему (пройти нужно было всю эстакаду, потом свернуть, потом спуститься ещё по длинной лестницеё к первому этажу вокзала, к забору с бичом) – пощурились на солнце и ушли обратно в здание.Бич сразу рухнул на асфальт, на задницу, разбив, расплескав все свои бутылки большим стеклянным половодьем. Да ятит вашу! – ворочался на битом стекленесчастный…Кропину было не смешно.

Пришёл в себя на небольшом базарчике. Рядом с пригородными кассами. Овощи продавались тут. Молоко, яйца. А также сметана, творог. Всё под невысокими навесами, на прилавках. Кропин глядел на сильно загорелые руки в белых нарукавниках, которые сновали над овощами и молочным, и на ум ему почему-то приходила Куба. Ноги мулаток, бешено выделывающие на кубинском карнавале.

Поколебавшись (гигиенично ли будет?), купил молока, тут же налитого ему в бутылку. Красная гипертоническая матрёшка приговаривала, наливая через воронку: «Чистая, чистая бутылка! Не бо и сь! Кипятком мыла! Потом сдашь! Парное молочко, парное!» Молоко и вправду было свежее, очень вкусное. Кропин кивал женщине, когда уходил. Выпил больше половины.Икнул. Покрутил в руке бутылку. Вспомнил бича. Осторожно приставил бутылку к урне. И снова увидел печальное.