Эндрю Ридкер - Альтруисты

А еще в тот год Франсин получала традиционное образование, пусть и с европейским уклоном в интеллектуальное теоретизирование, которого было не встретить даже в кондовом Уэллсли. Франсин решила писать курсовую о феноменологе Морисе Мерло-Понти — не самом прославленном философе (учитывая огромный простор для выбора), однако Франсин чувствовала свою с ним солидарность. Его положение в научном мире было ей близко и понятно. Сама она тоже не отличалась честолюбием (Гийом, например, мечтал возглавить новое движение в кинематографе) и не стремилась привлекать к себе внимание окружающих, как Линда Сассман. Франсин была просто умной, и ей хватало ума понять, на что она способна, а на что нет. Она никогда не выделялась среди общей массы студентов Уэллсли, никогда не была Сартром, а только — Мерло-Понти, умной, основательной и благонадежной, вносившей свой скромный, но важный вклад в общее дело. Кроме того, ей нравилось это направление в философии: феноменология. Изучая наследие Мерло-Понти, Франсин, по сути, писала курсовую по психологии, но на французском языке.

В День перемирия вся банда «4С» погрузилась в электричку и отправилась в кафе «Кёниг» в Баден-Бадене, где, оправданные историей, они ели круассаны и громко болтали по-французски, после чего с хохотом и замиранием сердца скрывались бегством. Ночевали в Страсбурге, у родителей Гийома.

— Donc [7] Так; вот (фр.) . , Франсин, скажи мне: что ты планируешь делать со своей жизнью? — обратилась к ней его мать.

Вопрос был странный. До Франсин вдруг дошло, что родная мать никогда не спрашивала ее о таких вещах.

— Ну… — Она откашлялась. — Наверное… мне бы хотелось изучать — а потом практиковать — психологию.

Мама Гийома смутилась и что-то спросила у сына.

— А! — вдруг воскликнула она и важно кивнула. — Psychologie! Bon . Очень хорошо. Мне кажется, ты сможешь. Ты будешь просто magnifique [8] Великолепна (фр.) . .

Той зимой Франсин дважды переспала с Гийомом, но видела в нем только друга и была этому рада. Ничего иного ей и не хотелось. Сесиль бросила Пьера ле Блонда, опять села на иглу, а потом — с помощью Гийома — опять завязала. Дружба побеждала все.

Весной, когда потеплело и можно было снова путешествовать, Франсин и Линда купили билеты в Австрию. Бабушка Руфь перед смертью успела выписать чек на тысячу долларов и дрожащими руками вручить его Франсин. Та обналичила чек, но до сих пор не потратила деньги — никак не находила достойного повода. А теперь вот нашла.

За день до их отъезда Линда слегла с коклюшем. Вместо того чтобы пригласить Гийома, Франсин решила ехать одна. Хорошо побыть немного наедине с собой, подумала она, вдали от друзей.

Она впервые отправилась в самостоятельное путешествие. Сама покупала билеты, садилась в самолеты, поезда и автобусы — и была этим очень горда. До места добралась без каких-либо проволочек, быстро нашла гостиницу и принялась с удовольствием дышать так называемым «горным воздухом».

Увы, счастье длилось недолго.

Мать, находившаяся за 4500 миль от нее, каким-то чудом вычислила отель в Инсбруке, где остановилась Франсин. Администратор позвал ее с улицы в вестибюль и вручил телефонную трубку.

— Алло?..

— Франсин! Это твоя мать.

— Мам? — Она поморщилась, услышав в мамином голосе истерические нотки.

— Ну да, я же сказала! Слушай. Ты тут?

— Тут.

— Слышишь меня?

— Слышу.

— Я звоню насчет твоего отца.

— С ним все нормально?

— Нет, нет, нет! Ненормально! Твой отец болен. Это ужасно, ужасно. Ты бы его видела… Он даже глотать не мог. Понимаешь? Не мог глотать . И лицо у него стало как… каша! Язык заплетался… Франсин, он сейчас в больнице. Возвращайся домой.

— Где Бекс?

— Дома.

— Папе уже лучше?

— Да, завтра его выписывают. Но теперь все будет иначе, понимаешь? Ты должна вернуться!

— Мам. Я в Австрии.

— Тем более — покупай билет и возвращайся.

— Я не могу. Только не сейчас.

— Ну, ты же съездила в Париж, повеселилась — и хватит. Пора возвращаться. У тебя есть обязанности. Отец даже глотать не мог. У него было лицо как каша.

Мысль о возвращении в Дейтон к больному отцу была невыносима, недопустима. Провинциальность! Зашоренность! Мамины арлекины на стенах! Бабушкин дом, пустой, захваченный, переделанный — нет! Не бывать этому. До конца семестра оставалось еще два месяца. И лето… Лето в Париже!

— Извини, — сказала она в трубку. — Я не могу.

— Франсин. Не будь такой гадиной. Не бросай меня с ним одну!