Элой Морено - Невидимка [litres]

Она бросает телефон на пол в тщетной попытке исправить прошлое. А потом падает на кровать.

Именно в этот момент, оказавшись в плену простыней и боли, она наконец принимает решение, которое вынашивала в себе уже несколько дней.

Опять меня будит этот жуткий сигнал в голове, как будто кто-то поместил огромный гудок прямо в мое ухо и не перестает гудеть в него.

Я подношу руки к голове, изо всех сил стараюсь заткнуть уши, закрываю глаза и широко открываю рот, насколько это возможно… Но сигнал продолжает греметь у меня внутри.

Медленно дышу, пока не начинает казаться, что все проходит. Похоже, что звук затихает, но это не так: он лишь прячется, чтобы снова разбудить меня, как только я засну.

Открываю глаза.

Смотрю на противоположную стену: 06:26.

Думаю, что сегодня уже не засну.

Я помню все, что происходило в течение нескольких недель до случившегося, и ничего из того, что было потом. Иногда ко мне возвращаются странные ощущения: будто я тону, захлебываясь водой, будто лечу по небу, будто внутри меня все горит, будто мое нутро заполняет невыносимый гул…

А затем я очнулся здесь, на этой кровати, в этой комнате, и мне сказали, что я проспал целых два дня.

Но то, что было до того… я помню абсолютно все и понимаю, как кардинально изменилась моя жизнь за какие-то несколько месяцев. Эта жизнь напоминала американские горки, их виражам не было ни конца ни края, но они в одночасье оборвались пять дней назад.

С того момента люди не переставали навещать меня. Ко мне заглядывали друзья: и те, что всегда были рядом, и те, о существовании которых я даже не догадывался. Ко мне в несметном количестве приходили родственники, хотя часть из них я до этого не видел ни разу в жизни.

Но самое главное – меня стали навещать люди, которые раньше меня не видели, но, узнав, что я стал героем всех новостей, решили лично удостовериться в том, что я перестал быть невидимкой.

И конечно, приходит много журналистов, включая тех, что работают на телевидении, но им не разрешают общаться со мной. Я знаю, что обо мне пишут и говорят постоянно: в газетах, на радио, в телевизионных программах… но слушать и смотреть все это мне не разрешают. Для меня доступ закрыт.

Странно, но именно теперь, когда я перестал наконец быть невидимкой, я ощущаю себя еще более потерянным.

06:46.

В окно начинают пробиваться первые лучи, а это означает, что жизнь вокруг закипит с новой силой. И только я по-прежнему буду здесь, еще один день. И рука, сжимающая мою ногу, или руку, или ладонь, тоже останется тут, в этом я могу быть уверен.

В одной из комнат квартиры, расположенной в центре города, часы так же показывают 06:46. Там в кровати ворочается тело, которому сон дается с таким же трудом, как и бодрствование. Угрызения совести.

Тело встает, не проронив ни звука, заходит в ванную и смотрит на свое отражение в зеркале – на правую бровь, где виден небольшой шрам. Дотрагивается до него и вспоминает, откуда он взялся: уже два года, парк, два велосипеда, гонка.

От этого воспоминания на глаза наворачиваются слезы, потому что последние несколько месяцев эта небольшая метка на лице была единственным, что их связывало.

Он выходит из ванной и снова возвращается в кровать.

Эти пять дней прошли в жутких сомнениях: сказать уже что-то или прикусить язык, как было всегда. Что это: трусость или просто желание выжить?

Он, конечно, ходил к нему в больницу, но они едва поговорили. Все выглядело как-то неловко, будто ты вновь повстречался с тем, с кем никогда не расставался Странное ощущение.

После стольких лет дружбы, встретившись сейчас, они вдруг не знали, как посмотреть друг на друга: все было по-прежнему, но слова почему-то не находились.

– Привет, – произнес он с трудом, пытаясь скрыть впечатление, которое на него произвела побритая голова, раны на лице и зонд на его руке.

– Привет, – ответил тот.

– Ты как? – спросил он снова тоном человека, рассуждающего об очевидных вещах: что до неба не достать, что снег белый, а зимой бывает холодно.

– Ну, лучше немного…

– Вот, я тебе принес, – и тело со шрамом на брови протянуло сверток.

– Спасибо, – ответил тот, медленно его распаковывая.

Повисла гробовая тишина, которую несколько бесконечных минут нарушало лишь шуршание упаковочной бумаги. Неловкое молчание, окончания которого всегда ждешь и никогда не знаешь, как его прервать.

– Кажется, таких у тебя еще нет? – наконец спросило тело со шрамом на брови.