Давид Маркиш - Пёс [Роман]

Володя легко пожал плечами, показывая тем, что биография Дупеля-Сергеева его не занимает ничуть.

— А Костя Семашко? — разведал Вадим.

— На велфере, — отрезал Володя. — Гонит самогон.

Представив себе, как Костя Семашко, знаменитый переводчик грузинских стихов, гонит самогон в Нью-Йорке, Вадим Соловьев усмехнулся. Костя Семашко, крупный холеный мужчина сорока лет, сердцеед и гурман в квадратных роговых очках, был известен в Москве не только своими переводами с грузинского, но и отличными американскими костюмами, кожаными пиджаками и какой-то особенной канадской дубленкой, перекупленной за большие деньги у брежневского референта.

— Он, что, запил? — кося глазом на невозмутимого Володю, спросил Вадим.

— Пьет, — обронил Володя. — И на продажу.

— А Золотарь Нема? — уже с тревогой спросил Вадим. — У него русский театр на Бродвее…

Ему так хотелось услышать, что дела Немы Золотаря замечательны, что у касс театра каждый вечер выстраивается очередь и что спектакли идут при переполненном зале.

— Шьет варежки, — сказал Володя. — Из цигейки. Жена продает.

— Какие варежки? — готовый засмеяться этому очередному сообщению Володи, как шутке, переспросил Вадим Соловьев. — А театр? Нет его, что ли?

— Нет, — сказал Володя Бромберг и добавил философски: — Жизнь — театр. И заодно цирк.

Немало общих знакомых сыскалось у Володи Бромберга и Вадима Соловьева.

— А я вот знал еще такого Солика Либова, — сказал Вадим. — Он в Москве стихи писал, а здесь, говорят, открыл ресторан.

— Пирожковую, — поморщился преувеличению Володя. — Прогорел. Уехал в Новую Зеландию.

Значит, Солик Либов, смог, уехал в Новую Зеландию. Это звучало озадачивающе. Что, собственно говоря, смогу Либову делать в Новой Зеландии?

— А кто из наших ребят… — Вадим замялся на миг, — устроился?

— Сенька Глозман, — не помедлил с ответом Володя. — Сапожная мастерская. Польских Витька — пекарня. Мы попозже к нему подскочим, посидим. Только вот на маркет [4] ( англ .) рынок. заедем, у меня там бизнес. Тебе тоже интересно будет.

Отвернувшись к окну, Вадим Соловьев беззвучно смеялся. Нельзя сказать, что смеялся он по причине внезапно слетевшей на него веселости; посещение рынка, на котором у бывшего журналиста Володи Бромберга был бизнес, не сулило Вадиму радости. То был колкий нервический смех, возникающий неизвестно с какой стати, не управляемый ни разумом, ни силой воли. После такого смеха наступает апатия и полная бесчувственность — хоть на куски режь без наркоза.

— Витька на прошлой неделе пекарню купил, — проинформировал Володя, и в голосе его звучала гордость за Витю Польских. — Семьдесят пять кусков. Пятнадцать — чистыми, остальные в банке взял. Под восемь процентов.

— Так он ведь, кажется, на телевидении работал, — сдерживая булькающий в горле смех, удивился Вадим. — Редактором.

— Ну и что ж? — несколько надменно спросил Володя Бромберг. — Все работали… Он раньше Пищевой кончал. Я сам диплом видел. Здесь кто чего в Москве делал — это никого не колышет. Но если ты хочешь книжками кормиться — кормись на здоровье. Это твое дело.

— Ну, это понятно, — согласился Вадим. — Но вот ты сколько уже в Нью-Йорке? Два года? Ты здесь работал как журналист, печатался?

Сообщение о рыночном бизнесе заставило его призадуматься над достоверностью Ксениной информации.

— Нет, — сказал Володя с прохладцей. — Я бы хотел стать американским журналистом. Но это невозможно. Значит, я стану просто американцем: доллары, дом, новый бьюик.

— У тебя есть дом? — спросил Вадим.

— Нет еще, — сказал Володя. — Но — будет. Если б я писал статейки в русскую газету — не было бы никогда. — Он свернул с центральной дороги и ехал по каким-то заасфальтированным пустырям. — Вот один гений сделал миллион на этом асфальте. Это — ипподром, бега. Здесь — паркинги, на десятки тысяч машин. Так вот, он за копейки купил право использовать эти паркинги как хочет в те дни, когда нет бегов. И он устроил здесь маркет. Место — пятнадцать грюнов [5] Грюн ( русск. арго ) — доллар. . Въезд — три грюна. А он ездит себе на электрокаре, собирает бабки. Он — гений. Эйнштейн, но в своем роде.

На ипподромном базаре, на котором у Володи оказалось место, закрепленное долгосрочным контрактом, толпились тысячи людей. Здесь продавалось и покупалось все — от рыболовных крючков до кнопочных телефонных аппаратов, от французского сыра до гигантских поролоновых шляп неизвестного назначения. Володя Бромберг, не желавший по каким-то соображениям использовать сегодня свое торговое место, без хлопот уступил его за двадцать пять долларов долговязой тетке с пикапом, доверху нагруженным столиками из фальшивого итальянского мрамора, на резных ножках. Потом, в английском гомоне, Вадим Соловьев услышал звуки родной речи: Володя обсуждал торговые дела с продавцом собачьих цепей.