Владимир Логинов - Ад криминала - Рассказы и очерки

Когда регистрация на рейс подходила к концу, появился сержант, к которому я обращался, и провел меня в комнату особого досмотра. Здесь, в присутствии двух местных сотрудников безопасности, вскрыли сверток, едва умещавшийся в моей сумке. В нем было семь с половиной килограммов транзитной маковой соломки. Я думал, что пакет вернут и меня благополучно проводят к самолету, чтобы "нормально" встретиться с покупателем. Но местные ребята пошли по другому пути: они отправили меня обратно в город в сопровождении комитетчика и шофера-милиционера.

Когда мы подъехали к железнодорожному переезду, нас почти вплотную блокировали два "жигуленка". Мои сопровождающие перепугались насмерть и тут же выдали меня преследователям, среди которых я узнал двоих, державших меня на краю крыши. Теперь меня повезли в неизвестном направлении через перевалы и непроглядную темень. Но мне уже было решительно все равно, что они со мной сделают. Свой долг я выполнил, как мог, невзирая на угрозы расправы с моей семьей. Мало того — я даже попросил у них чего-нибудь выпить, и после этого вообще закрыл глаза, стараясь успокоиться, чтобы достойно принять смерть.

Мы проехали часа полтора, потом пошла грунтовая дорога — по днищу машины застучала щебенка, и она сбавила ход; вскоре она остановилась среди заброшенных строений заводского типа. Меня потащили в темный гараж и велели спуститься по лестнице в подвал. Здесь было уютно и светло.

Я сел на стул, а мой сопровождающий поставил на стол мою сумку и вытащил из нее тот самый сверток. Тут же отворилась узкая дверь, и к столу подошел Мадула. Он был в сапогах и фуфайке.

Я смотрел на него не отрываясь: таким запомнил его на плодоовощной базе, куда нас направляли работать во время учебы. Тогда он бригадирствовал, как парторг группы. И еще я запомнил из той поры его злые, готовые выскочить зрачки.

— Ну, где твои тысячи дорог? — ехидно спросил он меня. — У нас хоть и одна, так железная!

— О чем это ты? — удивился я, борясь с волнением.

— Я тебя же предупреждал: у нас с такими делами шутить не любят. Придется тебе мемуары на том свете писать.

— Ну что ж, на том, так на том. Только видит Бог — я вас не сдавал и делал так, как вы просили.

— Это ты интеллигентно сказал: просили. Я никого никогда не прошу. Я приказываю. Понял?

— Ну и какие у тебя доказательства, что я вас сдал?

— Кагэбешник, который тебя вез, сознался. Мало? И еще: из линейного отдела аэропорта в свое управление звонил, сказал, что едешь с товаром, и просил встретить "очень хорошо”.

"Вот и все, — подумал я, — Теперь уже нет никакой надежды — поплывет мой труп в холодной водичке Терека…”

— Но у тебя есть последний шанс…

— Все равно вы убьете меня!

— А может, и нет? Если сдашь всех своих, отправлю за кордон — там мне люди нужны.

— Это куда, интересно?

— В одно из европейских государств, а может, и в Америку. Коли заслужишь, конечно.

— А здесь стану без вести пропавшим?

— Ну и что? Мы все на этой земле немножко без вести. Или ты хочешь стать известным прахом? Чтоб тебя в коробочке жена на кладбище отнесла?

— Что вы хотите от меня?

— Совсем немного: что вашей команде известно о нас, наших связях, наших людях, нашем деле. Полная информация о вас и вашем подразделении: имена, адреса, сведения о семьях и родственниках. Ваши планы и сроки мероприятий.

— Этого я не могу знать и никогда не узнаю. Я только журналист, и это выше моих возможностей, даже если бы и очень захотел. Поэтому теперь не телись ты, Мадула. Кончай меня быстрее. У тебя нет другого пути, хоть ты бы и горел желанием пощадить меня. Твоя банда тебе этого не простит…

Он несколько секунд глядел на меня глазами полными бешенства, потом что-то прошипел на своем языке и поднялся по лестнице.

Меня заперли в подвале, поставив парашу и бочок с водой. Немного успокоившись, я соорудил из пустых ящиков подобие ложа, расстелил на нем валявшееся под стеной тряпье и стал ждать своей участи. На душе было гадко, над головой скреблись мыши, и поэтому я не придумал ничего лучшего, чем вполголоса читать стихи. Вспоминал Есенина, Блока, Гумилева, Бунина, Набокова… Так прошло несколько часов, а может, и сутки, пока не явился мой стражник Магомет со шприцем в руке.

— Сопротивляться бесполезно, — ухмыльнулся он, — иначе будет еще хуже, — и всадил мне иглу в вену.

Когда он ушел, перед глазами все поплыло — я как будто куда-то провалился. Не знаю, сколько это длилось по времени, но потом все выровнялось.