Владимир Логинов - Ад криминала - Рассказы и очерки

— А какие тут развлечения?

— Ну, скажем, сожительство. Поначалу я очень удивлялась, почему это на свободе так явно не выражено, как здесь. Ведь есть же там лесбиянки и прочие. Но здесь это просто даже заразительно. Первое время человек плюется, а потом смотришь, пожил, пожил на зоне и нашел себе какой-то объект. Появляются какие-то эмоции, какая-то игра чувств. Наверное, так легче прожить. Кто-то играет роль мужчины, кто-то роль женщины, и, представьте себе, появляется семья. Питаются вместе, стирка, еще какие-то совместные дела. Устраивают танцы, заводят в зоне моду. Разумеется, и физиологическая потребность присутствует, но важнее все-таки момент развлечения и приспособленчества, чтобы пользоваться тем, что есть у объекта. Вот, положим, есть люди, которые чувствуют свое превосходство перед другими, и они заигрывают с администрацией. Их ставят бригадирами, потому что они могут потрясти, побить, если, положим, человек плохо работает. На это начальство закрывает глаза, если ради дела. И вот, когда у бригадира появляется вторая половина, то появляется своего рода… семейный подряд. И начинают руководить вдвоем. Смешно сказать, а явление страшное. И жаловаться на них бесполезно. Хотя администрация негативно относится к сожительству, она, видимо, понимает, что с ним ничего не сделаешь. И вот со стороны на эту пару смотришь и удивляешься — настоящая семья. И их не просто секс интересует, а сами отношения… Может, потому, что здесь дружбы как таковой и нет. Чуть что у пары возникло, сразу ставят клеймо: однохлебки. Но, по большому счету, мне кажется, что это не настоящее, а раздутое, выдуманное. Просто от того, что нечего делать, нечем развлечься. Хотя это нередко выходит за рамки игры. Дело в том, что их отношения отличаются большей преданностью, чем отношения между мужчиной и женщиной. Бывают и драмы, и ссоры, и драки. А одна на почве ревности даже с третьего этажа выбросилась. Правда, жива осталась.

А все это оттого, что сроки у нас дикие. Установили бы предел для женщин хотя бы в десять лет. Конечно, есть преступления ужасные, но десять лет — это вот так, под завязку. Многие статьи просто устарели, а за шесть лет перестройки у нас даже нового кодекса принять не могут. Я до сих пор не перестаю возмущаться. Почему мы не имеем права на участие в референдуме? Нас что, гражданства лишили или как? Ладно там голосование, депутатов избирать, но сказать свое слово по поводу целостности страны?! Ведь мы тоже жители СССР! И удивительно, что очень давно амнистии нет. С восемьдесят седьмого года ни одного акта о помиловании! Причем по республикам амнистии прошли: Грузия — пожалуйста, Прибалтика — пожалуйста. А о чем же наше Российское правительство демократическое думает? С преступностью борется? Так здесь, в зоне, сидят случайные люди. Основные преступники — гангстеры, мафиози разные — на свободе гуляют. Я, конечно, и за Россию, и за демократию, только демократия эта к нам, осужденным, никакой гуманности не проявляет. И, судя по всему, не собирается. О какой тогда справедливости говорить? Вон моя подельщица уже лыжи на волю навострила. Ее, видите ли, признали раскаявшейся, она помогла раскрыть преступления и за это всего шесть лет получила. И иск у нее на восемьдесят тысяч, хотя она этим делом с семьдесят шестого года занималась, а у меня "трудовой стаж” всего три года. Ну, она, конечно, была поумней, ей уже за тридцать было, а я… Поэтому, пройдя всю эту школу, я поняла, что здесь я никому не нужна, и поеду в другую землю, которая, может, меня лучше примет. Думаю, что от этого никто не пострадает.

Я не решусь комментировать слова Люды Французовой. Конечно, на фоне всех тех преступлений, за которые осуждены узницы Учреждения ЖХ-385/2, ее "бизнес" выглядит безобидными проделками. Довольно интересным мне представился рассказ ее о жизни в зоне, об окружении, которое действительно считает себя жертвой неправедных судей. Есть еще в этой зоне люди, о которых можно долго рассказывать. Хотя бы о пожарнице Гаджиевой, пригласившей к себе в дом председателя исполнительного комитета московской мусульманской мечети, которого она опоила снотворным, связала и держала на полу с кляпом во рту, пока он не скончался. После чего она упаковала труп и подожгла его в лифте. Ее приговорили к смертной казни, потом заменили пятнадцатью годами, а амнистия 87-го года скостила ей пять лет. Она меня убеждала, что убийства не совершала, что пострадавший хотел ее изнасиловать, и она не знала, как от него избавиться.