Лана Барсукова - Сочини мою жизнь [litres]

– Игорь Лукич, я сделаю! Все будет хорошо, не переживайте!

– Я не переживаю, Татьяна. И прости, что отвлекаю тебя от основной работы. Но мне не хочется обращаться к Петьке, не хочу вводить в игру нового человека.

Таня не могла вынести такого напора счастья. У них общая игра! И новые люди им не нужны! Петр Симонович будет только мешать. Он будет третьим лишним. Потому что их уже двое, Татьяна и Игорь Лукич.

– Да, я согласна, – еще раз зачем-то повторила Таня.

Она сказала это с таким придыханием, что проходящая мимо тетка с китайской клетчатой сумкой слегка притормозила, внимательно посмотрела на залитое радостным румянцем лицо Татьяны и пробурчала себе под нос: «Бабы каются, а девки замуж собираются». Но Таня ее не услышала. Она вообще не слышала никаких звуков, кроме тех, что шли по волнам сотовой связи.

– Ну все. Я скину тебе его телефон. Савраскин ждет твоего звонка. Как закончишь, позвони, пересечемся где-нибудь, отдашь мне запись. Не надо по электронной почте ничего пересылать. Договорились? Ну все, будь. – И короткие гудки зазвучали в такт пульсирующему стуку в ушах.

Метро было отвергнуто. Столько радости не могло поместиться в подземку. Тане хотелось подпрыгивать, визжать, кружиться, ну или хотя бы пройтись пешком, чтобы переварить эту обильную порцию счастья. Завтра у нее будет законный повод позвонить Игорю, и они обязательно встретятся. И может даже, он пригласит ее в ресторан. И может, это будет рыбный ресторан. И тогда она закажет воблу, чтобы все знаки судьбы окончательно сошлись в одном орнаменте.

На следующий день, пока Таня обрабатывала Савраскина, Игорь Лукич томился в приемной Пал Палыча. Он корил себя за то, что, не дождавшись вечера, прямо посреди рабочего дня позвонил партийному главарю, чтобы сообщить приятную новость. Да, партийное задание достойно выполнено, и артист Савраскин сразу после выборов добровольно откажется от мандата в пользу искусства. Лукичу не терпелось еще раз застолбить в памяти Пал Палыча свой решающий вклад в эту операцию и свои теперь уже вполне обоснованные надежды заполучить этот мандат.

Лукич был уверен, что все ограничится телефонным звонком. Но Пал Палычу, видимо, было скучно в этот день. Или грустно. Или душно. Так или иначе, но работа у него не заладилась. Так лучше уж с этим сыроделом поболтать, попытать его на предмет, чем тот дышит. Мысль о том, что у сыродела могут быть свои дела, не приходила ему в голову. Пал Палыч был человек с государственным складом ума, и такие пустяки для него просто не существовали, они придавали картине мира ненужную сложность и затрудняли выполнение высокой миссии.

Поэтому Пал Палыч с ходу оборвал Лукича:

– Чего мы будем трубку перетирать? Ты давай по-простому, без церемоний, подъезжай ко мне. У меня коньячок есть, лимончик, посидим, поохаем. Как говорится, нужду в общении справим.

– Сегодня? – с ужасом уточнил Лукич.

Нужды в общении у него не было.

– Сейчас, – с радостью ответил высокий партиец.

Через час Лукич сидел в приемной и чувствовал себя удостоенным высокой награды, которая ему на фиг не нужна. И даже надутая силиконом секретарша не могла отвлечь его от раздраженной калькуляции загубленного времени. Видя его кислое лицо, она старалась исправить ситуацию, кокетливо отставляя попу при регулярных подходах к принтеру. Правда, принтер не работал, но, видимо, секретарше было важно в этом убедиться раз десять подряд. Лукич подумал, что какие-то секретарши оттопыривают мизинчик, а какие-то – попы.

– Входи. – Хозяин кабинета размашисто распахнул дверь, чуть не пришибив подскочившую некстати секретаршу.

– С вещами? – прямо с порога начал шутить Лукич, создавая сопутствующее коньячку настроение.

– Такими вещами не шутят, – строго осек его Пал Палыч.

Видимо, чем выше сидел человек, тем буквальнее он понимал русскую пословицу, что не стоит зарекаться ни от сумы, ни от тюрьмы. А Пал Палыч сидел очень высоко. В таких кабинетах про тюрьму не говорили по той же причине, по какой в доме повешенного молчали о веревке.

«Понял, не дурак, был бы дурак, не понял», – пошутил Игорь Лукич, но на всякий случай про себя. А вслух сказал:

– Душно на улице. Наверное, к грозе.

И опять по взгляду хозяина почувствовал, что не попал в тон. Про грозу тоже лучше было не поминать всуе. Все-таки символ революции. «Пусть сильнее грянет буря» и все такое. Революция – это смута, беспорядки, баррикады. Партия к этому стремится? Наоборот, к стабильности и покою. Стало быть, про грозу лучше не говорить. Экий он неловкий. Да что ж такое сегодня? Два ляпа за минуту общения.