Франческо Пикколо - Минуты будничного несчастья

Тем временем в первый год второго президентства Наполитано меня выдвинули на «Давида ди Донателло» за сценарий фильма Паоло Вирци «Цена человека». Позвонивший мне с этой новостью не забыл спросить:

— Ты рад?

— Еще бы! — ответил я. — Очень рад.

Но на самом деле и не думал радоваться. Мне было не до радости, потому что, как я и догадывался, через минуту меня ждал звонок матери.

— Я тебе ничего не говорю, — сказала она, — за меня говорит судьба, это судьбе было угодно, чтобы перевыбрали Наполитано на второй срок и чтобы ты наконец сказал президенту, что он играл свадьбу в нашем ресторане.

«Это судьба», — повторяла она. И ни дать ни взять была по-своему права. Сомнений не было: Наполитано переизбран для того, чтобы судьба свела со мной счеты. И мне оставалось только сказать себе: «Коль скоро его переизбрали, коль скоро до импичмента дело не дошло, коль скоро по поводу реформ все еще идут споры, значит, судьбе угодно, чтобы я сделал то, чего ждет от меня мать. Но решись я на это, хорош я буду в глазах президента Республики, в глазах коллег по кино. Ну и наплевать, я все равно это сделаю. Так угодно судьбе». И я приготовил быструю вступительную фразу на первый момент, когда буду пожимать ему руку, и он будет вынужден слушать меня, и я перейду к словам, которые должен сказать ему, и он ответит, что я путаю его с кем-то другим или что ему это неинтересно. «Знаю, — найдусь я, — но я обещал матери, что скажу вам это, и сдержал обещание».

Я надел темный костюм, как того требует церемониал, и отправился навстречу судьбе.

Дождавшись, когда все займут свои места, сотрудник протокола объявил, что в этом году церемония будет проходить по-новому. Вместо того чтобы подходить к президенту и пожимать ему руку, мы должны были просто вставать, когда назовут наше имя, и тут же снова садиться. Я спросил сидевшего рядом:

— Ты готов будешь подтвердить, что в этом году все поменялось?

— Что с тобой? — ответил он вопросом на вопрос. — Тебе нехорошо?

Я промолчал.

Потом я все понял. Поскольку о том, почему в последнее время я хожу мрачный, мне случалось говорить, болтая по вечерам с друзьями — особенно с теми, кто донимал меня вопросом, почему я не рад выдвижению меня на «Давида ди Донателло», — можно было не сомневаться, что кто-то из них рассказал об этом президенту. Не исключено, правда, и то, что при одном из наших вечерних разговоров мог присутствовать какой-нибудь агент итальянских секретных служб, выдававший себя за режиссера, журналиста, банкира — мало ли за кого? — и что этот оборотень поспешил донести обо всем президенту или его команде. И президент смекнул, что на этот раз я не удержусь, и, будучи нашим общим президентом, то есть президентом каждого человека в этой стране, а следовательно, и моим, решил избежать этой щекотливой минуты и изменил церемониал. Возможно, — чем черт не шутит? — он давно знал, что я должен был ему сказать, притом что сказать ему я мог больше, чем он ждал от меня, и поэтому спешил, пожав мне руку, тут же отвести взгляд. И кто знает, возможно, он не хотел быть переизбранным еще и поэтому, думая: я успешно избегал этого семь лет, и что мне делать теперь? И может быть, кто знает, в тот день, когда он позволил уговорить себя дать согласие на переизбрание, он дал его потому только, что кто-то предложил ему изменить злополучный церемониал. И кто знает, может быть, он подумал: это последний раз, а потом проведут реформы, и я подам в отставку.

Как бы не так! Он побоялся, что реформы затянутся, почувствовал неотвратимое приближение очередной церемонии вручения премии «Давид ди Донателло» и подал в отставку.

Приехав к кому-нибудь погостить, ты первым делом должен принять душ. Иногда ты делаешь это охотно, иногда нет. Иногда тебе это нужно, иногда в этом нет ни малейшей необходимости. Но в любом случае ты должен принять душ, ибо, принимая с дороги душ, показываешь, что ты моешься. Ты просто обязан успокоить хозяев дома.

Когда кто-то говорит тебе, что ты должен знать, как он тебя любит, почти всегда он собирается сказать тебе что-то неприятное.

«Даже если я меняю место жительства, даже если представить, что поменял этот свет на тот, я почти всегда оказываюсь с самим собой, с привычным самим собой», — говорил Чоран.

Но, по крайней мере, он оказывался с Чораном.

Когда ты называешь молодцом сына, который попросил тебя: папа, посмотри на меня, а ты на него не посмотрел и все равно уверенно называешь его молодцом. «Молодец!» И в ту же секунду понимаешь, что никакой он не молодец, что он не сделал ничего достойного похвалы, о чем свидетельствует его удивленный вид.