Константин Гирлин - Собрание сочинений. Том I

Адам открыл глаза от странного чувства: худые, с оттекшими веками, воспаленные от бессонницы, они были обращены к потолку. За окном — вечерние звуки города, приглушенные шумом падающих капель. Последний солнечный свет сидит на подоконнике, болтает лучами-ногами. Сиреневое небо на западе отливает оранжевым, город кажется фиолетовым. С верхнего этажа просачивается мелодия: это Равель, «Павана на смерть инфанты». Густые капли мелодии выступают на потолке, капают, как слезы: кап… кап… кап… Мелодия рельефная, пластичная: мистификатор Равель навевает мысли о смерти, смерти аллегорической, и вместе с ним мы ностальгируем по безвозвратно ушедшему времени. Видеть, чувствовать, выражать — в этом все искусство. На стене большая фреска из тени: фантастическая игра света. Свеча-коротышка в угол забилась: пляшет пламя — желтое с синим, — подыгрывает «фреске». И весело-превесело же им, такая скрытая радость Мира!..

Был чудный вечер, сама жизнь, согретая красотой. В сердце что-то копошилось: вздрогнуло спросонья, перевернулось с боку на бок… — так пробуждалась Любовь. Поскользнувшись, солнце завалилось за горизонт — дурной был какой-то свет, нетрезвый. В вангоговском небе вихрился запоздалый снег: как ручная птица, садился он на плечи прохожих. Завертелся дождь с игривым настроеньем, обглодал улицы. Люди шли серьезные, хмурые, — серьезный день прожили.

Возле городского цирка (Буденновский и Горького), если следовать по правой его стороне, — дворик: маленький, неприметный закуток. Все причудливо перепуталось: неожиданные углы, забавные кривые линии, какие-то краски… пастельные тона: очень мягкие, тихие, — что-то неземное, запредельное… «белое». В этом дворике обитает особый дух, здесь утрачивается равновесие души.

Последний снег припорашивает землю. Как после разрушительного урагана на небо приходит молчаливое солнце, так и к Адаму, после короткого переживания, возвращается состояние всеобъемлющего умиротворения, умиления Жизнью.

Потянуло в тихие улочки. Он робко идет по улице, меж подслеповатых лысеющих домов, кряхтит под неспешным его шагом постаревший снежок. Кто-то заключает в нежные объятия его сердце, осторожно берет за руку… и ведет . Адаму хорошо и покойно. Он чувствует, что не один: есть что-то другое… непознаваемое .

Перелистывая страницы прожитых лет, сердце Адама болезненно стеснилось в груди: добрая грусть накатила, тенью глаза накрыла. Блаженно улыбалось изборожденное морщинами, измученное лицо, — смейся, дитя, когда Господь щекочет твое сердечко, и за лицом не следи! В этом что-то высшее, божественное. Сентиментальщина, скажите вы!.. Пускай…

Сыночек мой, гляди на качели: все в ушибах, ссадинах; на беседку в «кепке» набекрень… — листай страницы не спеша: с альбома машут тебе полинялыми платками — узнаешь тепло в глазах? В каком ином краю это было?.. Сережа, Игорек, Артур и Леша — храбрецы, авантюристы. Костенька, милый Костюня, стукает ли еще лестница чугунная, того самого утлого твоего домишки в два этажа?!.. — по ветру носится.

Как здесь пахнет!.. каким-то особенным духом. На дворе — тихое журчание: это жаворонок. Прилетает ли он теперь?..

Незачем жаворонку сюда прилетать: разрушен дом — снесли его… вместе с нами со всеми.

Возвращаешься туда, где все знакомо, где мама молодая… и отец живой; где милый двор вне времени, земля твоя родная: комнаты, дышащие убогостью и скудостью, — святой уголок твоего сердца; где скорби и любовь еще не ушли, не исчезли; где еще звучат голоса летнего дня… — не растерять бы всех теплых дней в судьбе!

Веселый мальчик, ребенок света, точная наука сейчас в твоих руках — это память . Слушай ее, как музыку, — с закрытыми глазами. Нахлынут воспоминания — это Боженька к груди твоей ладонь приложил. Мистерии земли объединятся с небесами; близкие, ушедшие в Вечность, снова пройдут с тобою рядом, слившись в размалеванный пейзаж. Крикнешь им в синие дали: «Робя-я-та-а! Да будет Све-е-ет!». Голос сорвешь — не жалко. Прости обиды, цветы принеси. И плачь, сыночек… горько плачь, пока выходят слезы, — тогда ты снова эпицентр мира… ты снова — Человек! Живи… Жить надо!

Грустно тебе смотреть вокруг: детство твое убито, не сыщешь его теперь и с фонарем Диогена. Уткнутся носом в мертвую технику — мир цифры, но не души. Расскажут им: подлость есть честь, похоть — героизм, слабость ума с отвагой спутают — все переврут. Бедный ребенок, быть тебе идиотом программным. Книги — светоч и зерцало мысли — накормят тебя мертвечиной: дохлыми текстами, где правда искусно подбрита, и смердящими мыслями. Душу твою оцифруют — подадут, как на блюде, ужасный умственный яд. Читаешь бумагу грязную — дырку в голове начитал. На большом экране покажут красоту убогую, перекошенную: бери с нее пример — духовным уродом станешь, как «им» надо ! Размалеванный весь: на совесть малюешь, и сердце закрасил-исчернил, — из себя поганый какой! Лютуешь от «большого» ума: мо-да… Тьфу на нее!.. во сне кошмарном не приснится. Человеком быть нынче не модно . От кино получаем мы мораль гнилостную — откуда она происходит?! Из людей-отбросов, из этой отвратительной лохани с помоями. Распространили вокруг себя отрыву, насыпали яда крысиного — и подводят итог: дебет и кредит — навели бухгалтерию, сходятся цифры!