Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 7

Лебедкой в ту поездку нам воспользоваться не пришлось.

Дороги были пустынны, но останавливались мы довольно часто: проверки документов. Патрульные стояли в огромных валенках с галошами. Козырнув, представлялись, а потом, положив флажки под левую руку, брали у отца документы. Читали очень внимательно, вскидывая глаза на лицо отца, один или два раза спросили про девочку. На меня тоже была своя запись.

С окружающими пейзажами — загадка: порой кажется, что по сторонам мне виделись разрушенные, сожженные деревни, с узнаваемыми «памятниками войны» — торчащими трубами русских печей и кучей обгоревших кирпичей вокруг. Но, вспоминая годами позже нашу поездку, не могу ручаться: были то реальные картинки или кадры кинохроники. (В дотелевизионный век зрительные образы преподносило нам кино. Ходили в заводской клуб по субботам, воскресеньям, иногда еще разок среди недели. А там перед каждым сеансом шли документальные сюжеты «Хроники дня». )

Зато куски разбитой дороги помню отчётливо. Наверное, потому, что внимательно смотрела вперед, как заправский штурман, предупреждая отца о колдобинах. И все ждала, когда появится «разъезд», так именовали маленькую остановку на железной дороге. Думаю, надоела отцу своими вопросами.

— А что тебе «разъезд»?

— Туда баба Дуня приезжала за нами на лошади.

— Помнишь? — И добавил: — Сейчас на лошади не приедет.

Мое довоенное воспоминание ему было приятно. Последние годы перед войной нас — меня, двоюродную сестру Галку, мамину маму, бабу Витю —отправляли на лето в Товарково. И вот на разъезде нас встречала папина мама, баба Дуня. Она казалась основательной и осанистой. Наверное, потому, что была большеносая, толстоватая, с крестьянски заскорузлыми руками и неторопливо-округлыми движениями. Принимала вещи из вагона и шла впереди нашей колонны к столбику, где была привязана лошадь с телегой. Оглядывалась через плечо и говорила:

— Садись вперед! Рядом со мной!

И все знали, к кому обращены бабушкины слова. Отец поднимал меня и водружал туда, где были закреплены вожжи. Потом на телегу грузился весь скарб, рассаживались остальные. А баба Дуня, едва «вырулив» на прямую дорогу, давала мне в руки два широких мягких ремня, расходящихся вперед к оглоблям, хомуту и лошадиной морде. И устанавливалась незримая связь между тобой и этим замечательным животным… Так бы и сидела, ехала и ехала, проверяя степень послушания лошади движению моих вожжей. Это было каким-то волшебством, которое я страстно ожидала и которое греет до сих пор. «Пап, ну когда же „разъезд“?»

Помню, как папины руки лежали на руле. У отца были красивые, крупные руки. Он молчал. Я тогда не понимала, как он волновался, приближаясь к деревне, где родился и жил до семнадцати лет. Только раз коротко бросил, когда дорога шла мимо кущи деревьев: «Уже погост». Я поняла, о чем речь, потому что до войны баба Дуня водила нас на это кладбище: «Тут лежит твой дедушка Петя, а вот маленькая могилка братика твоего папы, они родились в один день». Я знала историю, как родились близнецы. Первый был толстенький и сильный, а второй дрожал и едва дышал. Женщины обкладывали слабенького подушками, нагретыми на печи. Выжил этот маленький. Кстати, у отца никогда не мерзли руки и ноги, может, хранили то давнее тепло.

Дорога бежала и бежала, после погоста должна была показаться деревня. Но деревни не увиделось. Дорога шла по бесконечному полю. На ближнем горизонте маячила одинокая согбенная женская фигура. И тут «Додж» рванул. А потом отец затормозил, выскочил из машины, обнял эту женщину. Она уткнулась ему в плечо. А он гладил ее по голове, по плечам. Я не признала бабу Дуню в этой маленькой, худой, сгорбленной старушке. Даже боялась к ней подойти. А они вели свой разговор:

— Мама! Откуда узнала, что сегодня приедем?

— Да я, как письмо получила, так и встала.

— С тех пор и стоишь? Сколько дней?

— Семь. Все боялась пропустить.

— Мама!? — отец показывал вперед, туда, где раньше стояла наша деревня.

— Да, Лёнюшка, только дом Лысёнковых остался. Я ж писала. А нынче и я достроилась, наш дом подняла.

Новый дом меня разочаровал. Он совсем не был похож на довоенный. Тот был просторный, состоящий из двух половин: зимней и летней. В каждой по фасаду и торцам прорублено было по три окна.

Разделен дом был широкими сенями, которые выходили на улицу застекленным крыльцом. Задняя стена сеней заканчивалась большой, обитой дерматином дверью, что вела в крытый двор, где по отдельным загончикам стояла скотина: лошадь, корова с теленком, свиньи, овцы. Куриные полочки-насесты были закреплены по всему периметру скотного двора.