Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 7

Трудно гадать, чем закончится это противостояние (в котором Россия может сказать своё веское слово). Опыт диалектики, однако, подсказывает: вера в Бога и в человеческий разум вывезет.

Самое лучшее воспоминание детства — утро на даче. Ты почти еще там, во сне, но почти уже здесь. Глаза еще закрыты, но даже под веками уже не так темно, как бывает ночью, если вдруг проснешься и лежишь с закрытыми глазами. А потом вдруг становится еще светлее, и, не открывая глаз, знаешь: это Людмила Семеновна отодвинула занавеску на окне. Вот она толкнула раму — и сразу тысячи звуков наполняют комнату: тут и птицы, и шелест листьев, и скрип колодезного ворота. И громче всего — многоголосое жужжание на огромном кусте шиповника под окном. Куст весь гудит от множества пчел, шмелей и больших блестящих зеленых жуков — бронзовок.

А Людмила Семеновна напевает, впуская в комнату одним движением руки этот свет, эти звуки, эти запахи летнего утра.

У колодца уже вопят Мишка с Игорьком, плещут друг на друга ледяной водой. А трехлетняя Женечка, самая младшая из нас, тут как тут: заливаясь радостным смехом, помогает Людмиле Семеновне тянуть с меня одеяло.

На террасе гремят тарелки, и скоро раздается такой знакомый, такой родной голос: «Дети! Завтракать!»

Это Замбабася. Самый главный человек моего детства — после мамы. Этим смешным именем, принесенным из детства, я называла ее всю жизнь. Она умерла, когда мне было 30 лет. А ей — восемьдесят шесть.

Она была матерью самого близкого друга моего отца. Отец в шутку называл ее заммамашей. Мою первую фотографию — голый младенец с бессмысленно-счастливым лицом — он подарил ей, подписав на обороте: замбабушке. Начав говорить, я переделала это на свой лад. И странное имя привилось.

Каждое лето я живу у Замбабаси на даче.

Наши горящие от умывания ледяной водой физиономии сияют вокруг стола с бело-синей клетчатой скатертью. На завтрак наше любимое блюдо: манный пудинг с киселем. Прежде чем попасть на стол, каша трамбуется в эмалированную форму с такими причудливыми узорами на боках, что становится похожа скорее на сказочный торт, чем на прозаическую манную кашу. И даже Женька с готовностью открывает свой перемазанный киселем рот навстречу ложке.

Завтрак — время, когда строятся планы на весь день. После завтрака — это закон — час мы работаем в саду. Все, включая Женечку, которая деловито тычет в землю игрушечной лопаткой. А потом…

— В лес…

— На пруд…

— В волейбол…

— В круговую лапту…

— На велосипеде…

А вечером… Вечером будет патефон на террасе. Придут ребята. Лидушка. Эдик. Володя. Толя. Витя. Нина. Юра. Еще Володя. Алексейчик… И чай! Из самовара!

— Можно, Замбабася?

— Ну, конечно, можно! Я печенье испеку.

— Ур-ра! Пошли за шишками!

Солнце сияет. Впереди — бесконечный день. И жизнь прекрасна — так, как она только может быть прекрасна, когда вам тринадцать лет, когда все вокруг любят вас и вы любите всех. Когда вам улыбаются милые, родные лица.

И вдруг я замираю от мысли, нелепее которой, мне кажется, не может быть: ведь все мы, живущие в этом доме, в сущности, чужие люди.

Ну да, если разобраться, то никакие родственные узы не связывают никого из нас. Женечка так же, как и я, — дочка товарища Замбабасиного сына. Игорек — ее двоюродный брат. Людмила Семеновна — стародавняя Замбабасина подруга, когда-то они вместе учительствовали. Мишка, пожалуй, родственник, но такой дальний, что степень родства практически невычисляема…

— Ты о чем задумалась? — Замбабасина рука мягко ложится на мою голову. Я только молча прижимаюсь щекой к ее теплой ладони. На всем свете есть только одна рука роднее этой — мамина.

Суббота на даче — страдный день. Надо приготовиться к воскресенью. В воскресенье приедут гости. За стол по воскресеньям садится не меньше двадцати человек. С утра ползаем с лукошком по грядкам с клубникой, и розово-красные горы растут на блюдах, расставленных по столу на террасе. Миша на велосипеде отправляется на станцию — за хлебом. А мы с Замбабасей идем на соседнюю улицу за молоком. Замбабася несет огромный стеклянный кувшин, а я — большой белый бидон в редких синеватых пятнах отбитой эмали и два куска черного хлеба, сложенных вместе и пересыпанных солью — угощение для Зорьки, чье молоко польется в наши посудины.