Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 7

В маленькой мастерской, в которой приятно пахло стружкой, на верстаке я увидел несколько незаконченных шкатулок. Иван, мужчина лет тридцати пяти, обычно работал здесь с другими резчиками по дереву. Но в тот вечер в мастерской кроме нас двоих никого не было. Он показывал мне сделанные им шкатулки и вазы, а также работы других мастеров. Показал мне всё — от станка для изготовления деревянных заготовок до готовых изделий, расставленных на стеллажах. На одной из полок стояла почерневшая от времени, с виду китайская ваза, на которой был изображен скорее грустный и добрый, чем свирепый дракон. Рядом с ней стояла ее копия, сделанная недавно Иваном. Вазы были изготовлены из бересты.

Началась и моя работа. Пользуясь макросъемкой, я запечатлел мельчайшие детали рисунков на вазах. Как все просто! Нажав несколько раз на кнопку, становлюсь обладателем созданных человеческой рукой шедевров, только что при помощи видеокамеры перешедших из реального мира в мир виртуальный. Пройдут годы, десятки лет, и тот, в чьих руках окажется отснятый мною материал, сможет сколько угодно любоваться этими образцами народного творчества, сохранившимися на долговечном цифровом носителе. Здорово! Уважай прошлое, твори будущее. Так утверждали восточные мудрецы, кажется, японцы.

«А вот моя любимая шкатулка, но только крышку я еще не закончил», — сказал мастер. Я даже не заметил, когда Иван приступил к работе. Как мы и договаривались, наведя камеру на его руки, я стал следить за их движениями. Левой рукой Иван придерживал крышку шкатулки овальной формы, а правой вел резцом по ее гладкой поверхности. Обоюдоострый кончик резца напоминал перевернутое чертежное перо. От него, не ломаясь, послушно вилась длинная стружка. «Главное в этом деле, чтобы не дрогнула рука и не обломилась хрупкая стружка. Резец должен скользить по дереву без остановки. Если стружка переломится, можно будет выбросить крышку шкатулки, потому что рисунок уже не получится: на нем будет заусенец — брак, значит», — пояснил мне мастер. Я тоже не останавливаю съемку, словно боюсь разорвать цельную и хрупкую канву фильма. Мне кажется, что я держу в руках не увесистую видеокамеру, а легкий стальной резец. Неожиданно для меня Иван, не отрываясь от работы, тихо говорит: «Ульчи, которые уже перестали быть ульчами, не должны проводить таких праздников. Хотя, это не их вина». Я почувствовал, что мы с Иваном, несмотря на то, что мы представители разных племен, похожи друг на друга, потому что думаем и чувствуем одинаково. Горькие слова Ивана не были упреком в адрес таких же ульчи, как он сам. Представители нового поколения неизбежно становятся другими, не похожими на их предков. В то же время в словах Ивана чувствовалось не просто сожаление, а его несогласие с чем-то противоестественным, что было привнесено в его мир извне. Повинуясь какому-то зову из прошлого, Иван, я уверен, не собирался сдаваться и всеми силами стремился оставаться похожим на своих дедов и прадедов. Все время казавшийся угрюмым, как дракон на той вазе, он и теперь, после неожиданной для меня, а, возможно, и для себя самого попытки приоткрыть свою душу, продолжал оставаться немногословным. А если он и заговаривал, то только о своей работе и больше уже не возвращался к непростой теме, которую затронул. Иногда мне казалось, что вот сейчас он отложит резец в сторону, выпрямится, стряхнет руками прилипшую к его спецовке стружку, повернется ко мне и спросит: «А ты что обо всем этом думаешь?» Этого не происходило. Но когда Иван подолгу молчал, я догадывался, о чем он думает. И мысленно продолжал с ним беседу. Ульчи стали другими. И это произошло по причине того, что мир развернулся к ним иной стороной. Близкое и привычное ушло, наступало что-то новое, к которому было не просто приспособиться. Судя по научным знаниям об этом народе, понимаешь, что когда-то унаследованный от предков опыт помогал ему правильно совершать обряды, не забывая при этом о восприимчивых душах своих детей. А сегодня душа народа почему-то стала черстветь. В разрекламированном громком шоу она могла проявить себя едва ли наполовину. А половина — это уже не целое. Душа как бы раскололась на две части: одна ее часть радовалась, другая грустила. Я глядел на Ивана, пытаясь понять, из чего состоит душа народа? Куда уходят ее корни? И существует ли она на самом деле? Если да, то к ней надо относиться необыкновенно бережно. О ней следовало бы думать задолго до того, как пойманного в лесу брыкающегося медвежонка затаскивали за железные прутья, готовя его к медвежьему «празднику».