Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 7

Утром воскресного дня Зоя уезжает. С трудом протискивает в дверь отяжелевший чемодан. Внизу ее ждет такси…

Выпив кофе с круассанами, просмотрев свежие газеты, Федор Станиславович поднимается к себе в кабинет, но прежде… достает из ящичка письменного стола маленький ключик от гардеробной, входит… Жалобно поскрипывает дверь. Все вешалки пусты, платья улетели в Россию, в личное распоряжение актрисы. Он обескуражен, опечален, растерян, удивлен и подавлен. Вызывать полицию, ловить, возвращать бессмысленно. Это возмездие. И он вспоминает свой грех, так похожий на этот.

* * *

Граф вновь усаживается в глубокое кресло, берет сигару и закуривает, впервые за последние годы.

Федор Станиславович смотрит на белую стену напротив, а видит растерянное заплаканное лицо Нюс. Она шепчет чуть слышно: «Феденька! у нас кто-то стащил шесть рисунков Бакста. Ты помнишь эскиз — болотный в полоску костюм, эскизы костюмов к балету „Шехерезада“. Я так их любила!» Он стыдливо опускает глаза. «Неужели это наша Аня? Федя, не важно, что они стоили баснословных денег: я так часто смотрела на них, вспоминая лондонский театр Ковент-Гарден. Ведь эти рисунки художник в знак восхищения подарил моему покойному мужу, который блестяще дирижировал оркестром на премьере одного из балетов».

Стена напротив заволакивается наползающим снизу туманом. И граф видит себя, проигравшегося и решившегося на этот скверный поступок. Проиграв в покер огромную сумму, он тогда снял эти шесть эскизов, отнес антиквару, получил сто тысяч франков. Выплатил долг. В старые рамы вставил другие рисунки и надеялся, что все останется незамеченным. «Нюс, прости меня, это я их продал». Анастасия, побледнела: «Зачем?» «Прости, прости», — повторяет он.

И она простила. Только стала какой-то грустной и молчаливой, часто уходила в свою комнату…

Федор Станиславович опять усаживается в кресло. И перед ним на белом квадрате возникают видения, словно кадры из фильма.

После просмотра какого-то спектакля в Комеди Франсез они идут мимо Люксембургского сада. Сквозь решетки видна скульптура юноши, от ветра колышется высоченный ковыль. У подножья скульптуры растут желтые, розовые, сиреневые, зеленые крокусы — любимые цветы Нюс. Он, уже пожилой человек почти старик, протискивается в калитку, с трудом наклоняясь, срывает несколько разноцветных крокусов, освещенных бликами фонарей. К счастью, нет полицейских. Он протягивает Нюс цветы и шепчет: «Прости».

Потом она долго болеет, лежит в зеленой гостиной на диване, лишь изредка поднимается, подходит к роялю, что-то тихонько наигрывает и иногда плачет. Он приходит к ней, садится в кресло и подолгу смотрит в ее изумрудные глаза. Она улетает от него в один из весенних дней, оставив на рояле раскрытые ноты романса «Все, как прежде»…

Как-то апрельским утром граф выходит на улицу, останавливает такси и просит водителя отвезти его на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Таксист выглядит очень странно, на нем вечерний фрак, блестящая бабочка. Слышны звуки песни «Мертвые листья легли на порог, забыть ничего я не смог, помню и ласку, и каждый упрек, и слезы, что я не сберег».

— Почему вы во фраке? — спрашивает граф.

— Меня только что выгнала из дома любимая женщина, отобрала ключи. Я вчера проигрался в пух и прах. Вот теперь слушаю в своем же исполнении песни и не знаю, как мне быть.

Граф вздрагивает от вроде схожей, но совершенно противоположной по своему разрешению ситуации.

Вот и кладбище. Федор Станиславович проходит по песчаной дорожке. Справа и слева белые березы, как в России. И кресты, кресты. Здесь похоронены русские писатели, поэты… Вот Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский. Он поворачивает направо: Евреинов, Бунин, а вот совсем рядом с русским режиссером похоронена его Нюс — Анастасия Нолиш-Долгорукова. За могилой ухаживает сторож. Много цветов. Граф наклоняется и кладет на белую мраморную плиту букетик весенних крокусов.

Потом он медленно идет к такси, возвращается в Париж, покупает в магазинчике бутылку «Божоле», поднимается в гостиную, садится в кресло и смотрит на белый квадрат противоположной стены, пока его не скрывает от глаз графа покров парижской ночи.

Сегодня выходной день. По радио поют «Песняры». Вставать с кровати неохота. Сквозь дрёму слышу, как жена что-то стряпает на кухне. «Песняры» закончили своё песнопение, и из динамика прозвучал позывной радио «Маяк». Голос диктора сообщил, что в Москве девять часов утра, назвал сегодняшнее число и год. Сонно посмотрел на настенный календарь. Диктор прав: сегодня октябрь 1979 года. Как же неохота вставать с тёплой кроватки! Сладко протяжно зевнул и опустил ноги на пол. Влез в тапки и в трусах прошёл в кухню. Жена обернулась от плиты, мило улыбнувшись, сказала: «Привет, соня!» и стала месить что-то ложкой в сковородке. Чмокнул супружницу в щеку, сказав: «И тебе приветище!», — пошлепал умываться.