Игорь Белодед - Синий кит

Спустя четверть часа ей написал некто по имени Абраксас Йах. На аватаре был изображен обнаженный мужчина с петушиной головой, со спутавшимися змеями вместо ног, в одной руке он держал извилистый кинжал, в другой — щит, на котором проступал лик Горгоны. Он сразу же без ошибок в запятых и корневых гласных объяснил Софии, что он куратор игры, и что она может обращаться к нему «просто Абра».

— Хорошо, Абра, ты действительно куратор?

— А ты действительно хочешь сыграть? Для чего тебе это?

— Я хочу заглянуть за край жизни…

Она написала это и задумалась: не слишком ли поспешное это решение? На экране мелькало синее многоточие: Абра набирал ответ.

— То есть ты хочешь заглянуть за смерть?

— Да.

— Зачем тебе это в шестнадцать лет?

Она вздрогнула, показалось, что Абра находится где-то во тьме ее комнаты: прячется за створкой шкафа, тянет руку к оленю, страшно шепчет в ночи. Потом ей пришло в голову, что она наверняка где-нибудь указала свой возраст, или у кураторов есть доступ к чужим страницам; и все равно страх не сразу отпустил ее.

— Ты никогда не задумывалась над тем, почему люди говорят о смерти только в больницах и на похоронах, хотя смерть — самое важное событие, которое им предстоит пережить? Или не пережить? Смерть равняет бога и нищего, смерть стирает различия и возводит каменные стены, смерть — это хребет времени. Познав смерть, мудрый хочет жить, а глупец бросается в слезы. Ты готова познать смерть и остаться живой, остаться бессмертной в своем желании танцевать по краю смерти, будучи не затронутой ею?

Она не понимала, чтό читает, лицемерие родителей было связано с самим существованием смерти в мире. Вспомнились похороны бабушки, покашливания, пьяные возгласы деревенских родственников, которых мама не захотела оставлять дома после поминок и без обиняков отправила ночевать на автовокзал. Они хотели выставить гроб прямо во дворе, хотели, чтобы соседи присоединились к их скорби, чтобы сотни людей вокруг увидели, как они любили то, что теперь было трупом и лежало, противясь внешним силам, затворившим ему рот — без движения, с восковой желтизной кожи, от которой исходил едва трепетный запах, оседавший в ноздрях. И потом холод лба — не обжигающий холод поручней в мороз, не уютный, гудящий холод дверцы холодильника, но проникновенный холод трупа. Прикасаешься к нему — и как будто проваливаешься вниз, хотя, кажется, вот она ты — стоишь на месте, но мокрый асфальт под тобой расступается, и кто-то тянется к тебе из-под разошедшихся кусков дорожного полотна. Они выносили табуретки, выставив крышку гроба на лестничной клетке перед лифтом, соседская собака мусолила рюш по канту с весельем в глазах, с незлым рыком из пасти. Потом они подходили к ней, насыпали в сложенные горстью руки мелочь сорокалетней давности, — говорили, что это на счастье. И София помнила, как она расстроилась, когда одна монета, будто медная, подскочив над гробом, обтянутым постромками, сверкнула в солнечных лучах и упала на край ямы, и пяткой ее вдавил в податливую землю черный, щетинистый могильщик. Отец был безучастен, он не вымолвил ни слова в тот день, зато мать говорила без устали: «Софка, быстро кутью съела!». «Паша, сынок, отойди от рюмки, это для бабушки оставили эти дикари». «Игорь, тюфяк, подвинься, хоть к дочери подойди, а не сиди ты с этими пропойцами!». Мама была в ударе.

— … итак, ты должна выполнить пятьдесят заданий. Попробуешь уклоняться, что же, — твоя воля. Захочешь соскочить, тогда вызвать меня снова уже не получится. Тихий дом тебя не примет. Земля тебя не примет. И ты просто умрешь, и не воскреснешь, и ни за что на свете не узнаешь, кто живет в тихом доме.

— Что такое тихий дом?

— Дом, в котором мы окажемся вместе с тобой, если ты не соскочишь.

— После смерти?

— Смерти нет. Слышишь? Когда есть безоглядная решимость расстаться с жизнью, смерть тебя не берет, понимаешь, София?

Решила ничего не отвечать. За стеной родители укладывали Павла Игоревича, изредка заходилась спальная возня.

— Ты готова сыграть в игру?

— Да, f57.

— Это необязательно писать. Уверена?

— Да, начинай.

— Вот тебе первое задание. Ровно в четыре двадцать ты должна быть в сети. Я скину тебе запись длительностью полчаса, в четыре пятьдесят два ты отпишешься мне о том, что ты на ней увидела.

— Хорошо, я сделаю. Можно вопрос?

— Конечно, София.

— Кто ты?

— Я — тот, кто знает о тебе всё. И твое отчество, и дом, в котором ты живешь, и даже то, о чем ты думала, когда переписывалась со мной.