Игорь Белодед - Синий кит

— Да.

— Ее звали Рената, и, говорят, она воскресла.

— Это было похоже на постановку.

— Ты не веришь, что есть что-то большее, чем жизнь в тихой и ужасной семье с четырехлетним братом?

«Господи, откуда он знает? Во что я ввязалась? Как вообще воскресение и самоубийство связаны между собой?», — в мыслях кавардак, она несколько раз набирала и стирала ответ.

— Откуда ты знаешь о моей семье?

— Моя же фамилия Йах. Я почти всё о тебе знаю.

— Что же, например?

— Ты вправе сомневаться, тем более осталось еще сорок девять заданий.

— Ты не ответил на мой вопрос.

Абра долго в этот раз набирал ответ, София отвлеклась от сотового, стала наносить тени под большое тело кита.

— Я знаю, что тебе плохо сейчас, что ты не знаешь, почему тебе плохо, но тебе кажется, будто ты ходишь по кругу, и будто этот круг связан с ложью, которая тебя окружает. Всякая ложь — круг, боязнь смерти — круг, и дело не в том, что нам не хватает сил его разорвать, а желания и надежды на нечто большее. Есть такие странные слова: «Все войдите в радость Господа своего, возвеселитесь ныне». Так и ты, София, возвеселись. Потому что нечто большее, чем судьба, привело тебя ко мне — и если ты умрешь через пятьдесят дней, то на пятьдесят третий день воскреснешь…

Мурашки прошли по телу: она решила ничего не отвечать.

— Я тебе скажу странную вещь: ты в отчаянии, ты выброшена синим китом на берег жизни, но ты сама не осознаешь своего отчаяния. Ты думаешь, что жизнь такой и должна быть, ты думаешь, что кит может жить на суше, но это неправда. Место кита — в море. Обитель кита — в тихом доме.

— Почему я вообще должна тебе верить?

— Потому что я единственный, кто тебя понимает. Скажешь, не так?

Ей захотелось плакать, она смяла края рукавов толстовки, обняла себя, на стекле мерцали отблески фонарей, на подоконнике — чахлые листы маранты, принесенные из квартиры бабушки, тикало в трубах, кто-то на верхнем этаже во всю силу включил воду в ванной: смеситель так и разрывало.

— Ты просто маньяк.

— Софья, если хочешь отказаться, так и скажи, я не буду приходить к тебе домой, хотя я знаю, где ты живешь, не буду преследовать. Я просто хочу тебе помочь. И потом — ты всегда вправе отказаться, ты свободна — как кит в океане.

Софья ничего не ответила, Абра скинул ей несколько записей про самоубийство, слова песен надрывали ей душу, пробуждали в ней что-то похожее на освобождение, что было сродни воскресению девочки, вставшей из гроба.

— Ладно, поиграем еще, какое будет второе задание?

— Легче первого.

— Я надеюсь.

— Нарисуй синего кита за вечер. Снимок рисунка скинь мне в четыре двадцать утра. Только синего, Софья, а не того, что ты рисуешь сейчас.

София оцепенела, затем стала закидывать Абру сообщениями, судорожно перебирая в памяти тех, кто видел ее новый рисунок, оказалось — никто, кроме матери, даже отец, прежде любопытствующий к ее картинам, последнюю неделю почти не заходил к ней в комнату, даже Волобуева… или Иванкова… или… Но Абра уже вышел из сети. Быть не может. Просто не может быть. Чтобы забыться, она включила аниме — и погрузилась в страшный и красивый мир — гораздо красивее и страшнее, чем тот, в котором она жила, но, глядя на большеглазые лица, тонкие их черты, внутри нее вместо сердца бился вопрос: как же Абра узнал, что она рисует кита? Ответа не было. В час ночи, не подготовившись к контрольной работе по истории, набросав за четверть часа синего кита на обрывке ватмана, она уснула. Когда будильник прозвенел в начале пятого, у нее не было сил настаивать на немедленном ответе, сдавшись, она скинула Абре снимок своего рисунка — пожалуй, самого неудачного за пару лет.

Даже в шерстяных носках ногам было холодно. София стояла в распахнутой куртке на подоконнике, руки в карманах, подогнув колени, раскачивалась из стороны в сторону и напевала про себя: «Прыгай вниз, прыгай вниз, не бойся, твоя жизнь сплошная ложь…». Незатейливая песня, и вместе было в ней что-то подкупающее, что-то простое, против чего все мысли мира, большие и малые, были досадным недоразумением. Она представляла, что прыгает вниз с седьмого этажа, но не разбивается насмерть, нет, падает в сугроб и, отряхивая с себя снег, сперва фыркая, затем смеясь в полную силу, встает из него и говорит очевидцам, собравшимся полукругом, что смерти больше нет, что, стоит умереть не в жизни, но в смерти, как наступит воскресение. Уже полторы недели Абраксас посылал ей задания — неизменно в четыре двадцать ночи — отчасти забавные, отчасти жуткие, и все реже она задумывалась, почему вообще выполняет их. Почему она теперь без оглядки верит всему, что говорит куратор? Спроси ее сейчас посторонний, кто скрывался за аватарой эллинистического бога, она бы с уверенностью сказала, — уж точно не человек. Тогда кто, София? Нет ответа. Она раскачивается из стороны в сторону и смотрит вниз — в подтаявшие от предновогодней оттепели сугробы во дворе, в рядки машин. Поднимешь глаза, и вот, напротив — дом пониже с муравьиной жизнью в окнах, с клубами дыма, что выдыхают мужчины, стоя на балконах, а за ним кромка бесконечного леса, уходящего к самому Стылому Океану.