Никита Немцев - Ни ума, ни фантазии

Коля в очередной раз хихикнул идиотически.

Ксюша сказала строго:

— Можно, пожалуйста, сигарету?

— Бери. Чай, не последняя.

Коля посмотрел на неё, а Ксюша на него. Один — в пальто, весь расхристанный. Другая — в джинсовке, очевидно, мёрзнет. Колин взгляд как бы ощупывал. Ксюшин взгляд как бы оценивал.

«Писатель», — подумала Ксюша, принимая сигарету.

«Писательница», — подумал Коля, закуривая новую.

— А что сидишь тут? Холодно же, — поддержал из приличия разговор Коля, но так неуклюже, что тот чуть не упал.

С улыбочкой затянувшись, Ксюша ответила:

— Гуляю. Люблю гулять.

«По ходу, из корректоров», — подумал Коля разочарованно.

«Видимо, журналист», — подумала Ксюша, огорчась.

Но молодые писатели торопились с выводами, что и стало известно из последовавшей прогулки. А погуляли они — весьма-весьма.

— Вышлешь мне что-нибудь? — спросила Ксюша на прощание.

— Только если вышлешь ты.

Так они стали друг другу читателями.

Ксюшин рассказ был про маркизу де Хомячиху, путешествовавшую из Марокко в Андалусию. Вокруг неё весь рассказ вился какой-то погонщик мулов и всячески подмигивал. Хомячиха же была в ненастных настроениях: недавно она пережила вероломный адюльтер со стороны своего многоуважаемого мужа и бежала от него к матушке, в надежде обрести там покой, пироги и немного свежего воздуха. И вот этот погонщик мулов ей вдруг возьми — да и приглянись. Маркиза долго размышляла, как ей быть с этим нежеланным чувством: ведь погонщик был славный, образованный, недурно́й внешности парень, а погонщиком оказался исключительно по немилосердной воле обстоятельств… Словом, не было ни одной причины, чтобы маркиза де Хомячиха не призналась в своих чувствах погонщику мулов. А тот в ужасе раскрыл рот и ускакал, по случайности угнав заодно и всю упряжку. И осталась Хомячиха где-то в пустыне, у незапряжённой кареты, не доехавши даже до Гибралтара…

Колин рассказ был про Гоху из села где-то на западе России, где из достопримечательностей только говно и мухи. Притом, про мух это уже лет десять как неправда, — они там все повымерли с тоски. Да и говно имело вид человека крайне недовольного своим положением. Словом, жил там Гоха, спивался, понимаете ли, а тут — к ним приехала студентка-фольклористка. Несколько дней она ходила по селу, покоряя сердца бабушек одно за другим, но прежде их всех она покорила, конечно же, сердце Гохи. Тот влюбился по уши и стал кумекать, как бы это фольклористке заявить пофольклорнее. Решил прокатить её на тракторе, — да вот беда, единственный на село трактор успели разобрать на металлолом (всё равно никто ничего не делает, кроме самогона). Метался Гоха по окрестностям в поисках трактора, метался, — а фольклористка тем временем спокойненько себе уехала, так ничего и не узнав.

— Ну, как тебе? — спрашивала Ксюша при следующей встрече. Они гуляли по набережной Москвы-реки и дрожали от ветра.

— Ладно пишешь. Но концовка предсказуемая слишком.

— Да у тебя тоже так себе! — в шутку (на самом деле, нет) обиделась Ксюша. Они ещё подрожали на холоде и пошли на бесплатный поэтический вечер, где слушали отменно скверную поэзию.

В следующем рассказе Ксюши воинственное племя инопланетянок нападало на Землю, крушило мировые столицы, жгло леса и всевозможно развлекалось. Женщин они ссылали в колонию на другом конце галактики (инопланетные носки вязать), а мужчин медленно и со вкусом свежевали (всеми возможными своими инопланетными приспособлениями). И — вдруг! — они обнаружили среди мужского населения планеты одного из своих. У них когда-то тоже были мужчины, да только все погибли, добывая для них мамонтовую кость… Конечно, инопланетянки на него набросились с предложениями улететь домой, где тот непременно стал бы царём, где у того непременно был бы гарем. А он избрал себе только одну, которую любил ещё с детского сада, и остался с ней на опустевшей Земле — медленно и блаженно умирать…

У Коли следующий рассказ оказался историческим. Действие происходило в том же селе, что и в прошлом его опусе, но только во времена царствования Романовых, когда и говно было поприветливей, и мухи как-то поопрятней. В те годы имение принадлежало дворянскому роду Горюхиных — пьяницы жуткие, все, все до единого: от видавшего ещё Французскую революцию деда до десятилетнего Алёшеньки. И имелись у них лакеи — он и она: обоим лет под шестьдесят, сердцами дряхлые, даже о существовании друг друга не сразу вспоминали. И вот когда в этом плодовитом роду появился на свет очередной сын и сразу, только выйдя из утробы матери, потянулся к рюмке, — эти лакеи воскликнули: «Осанна!». И посмотрели друг на друга совсем другими глазами. Тогда-то любовь вся и вскрылась. Они поженились и, как ни странно, не умерли по сей день. Живут где-то в Питере, трамвай на пару водят.