Никита Немцев - Ни ума, ни фантазии

— Поганец расфуфыренный! — завопил он, с хрустом вставая.

Моряки ничего не поняли: их восхитил воскресший старик с молодым голосом. Семеро из них вцепились крепкими ручищами в Безверного.

— Сегодня нет времени для здоровья — завтра нет времени из-за здоровья, хе-хе!.. — Он продолжал курить без рук.

— Говорите нормально, — вмешался Иверень.

— Коробок с собой? Давай сюда.

Песок в коробке́, разумеется, смёрзся, но Безверный как-то дыхнул на него — и тот разомлел. А потом дунул — и тот разлетелся. Верный в секунду помолодел. Помолодел, разволновался, затрогал себя всеми пальцами, обнял водителей джипа, Ивереня, моряков; заодно расцеловал щетинистые щёки. Обидчика только — как будто чуть состарившегося — не обнимал.

— Вы нам что-нибудь объясните? — обратился Иверень

— Агасфер я, что непонятного? Жить вечно — ничего, а вечным стариком — тоска поганая. Вот я и придумал эту штуку. Хотя евреи вообще рождаются старыми…

— А жена? — спросил Верный.

— Жена настоящая. Но я их меняю. Издали все люди неплохие…

— Но почему нельзя было просто забрать время? Зачем этот карнавал?

— Слышал анекдот? — Он ухмыльнулся. — Едет поезд, едет, останавливается. Один спрашивает: «Мы где?» Ему отвечают: «В Бердичеве, паровоз меняем». Тот ему: «На что?» Отвечают: «На паровоз». А тот ему: «Паровоз на паровоз? Та это не Бердичев!»

Шутника отвели на гауптвахту. Растроганные разрешением, жители ледокола подняли джип на борт, — и всех их даже приютили до возвращения на Большую землю. Никто ведь не умрёт от пары лишних ртов?

Было весело. Было хорошо. Полгода они так провели. Верный успел даже влюбиться в повариху…

Да только вот Вечный Жид их вдруг возьми — да пропади. Теперь бродит где-то: не то по сибирским просторам, не то в Южную Америку подался — разные слухи ходят.

Конечно, продолжает плутовать. Конечно, беспутствует. Конечно, у него есть сообщники. Так что будь осторожней, читатель! И помни: на чужой годок не раскрывай ты роток, как бы прекрасен ни был коробок.

Раз к Медведю-салтану, владыке всея забрежных, прибрежных и совсем даже небрежных земель пожаловали молодцы в шапках боярских и усах пограничных, — да привели кого-то там. Не то мышку, не то пчёлку.

Была то особа весьма скверного характера: дурашливая, взбалмошная, капризливая, — но решительно никому в государстве том — Медвежьем Салтанате — неведомая. А звали её так:

— Шищь Мищь.

Чудесно и трогательно пахла она кладовочкой: новогодними игрушками и еловыми веточками: мандаринками, переспелыми от взглядов пыльных и улыбчивых советских комбоусилителей: ботинками, бражными банками, игрой в прятки и вообще какой-то едрёной вошью, честно говоря.

Нет, особа в высшей степени интересная. Ещё везли её по глухим полям и землям червивым — салтану показывать, — а высшее общество уже заимело привычку её обсуждать. Но без ведома салтана не полагалось, так что все занервничали и забегали. А потом высшее общество и догадалось: положить ладошки на рты — и заждать. И многим было как-то невдомёк, отчего это такая простая мысль да через пять колодезей рождалась?

— Тебя как звать-то, девочка? — так и брякнул Медведь-салтан.

— Девочка, — ответила Шищь Мищь.

— А папка с мамкой где? — продолжал наседать своей бестактностью и бессердечием государь-салтан-император. Он расселся на большом и весёлом мохнатом ковре, привставал и плюхался на пол: и всё норовил сесть на маленькую девочку — не то мышку, не то пчёлку.

— Не знаю, — сказала правду Шищь Мищь и настолько смешно надула губки, что сам Медведь-салтан, забыл, кто он есть.

Тогда салтан хлопнул в ладоши и велел слугам нести ему одежды. Вырядился в тулупчик, валенки, а на них ещё и галоши напялил.

Вырядился Медведь-салтан, собрал сколь-то молодцев и отправился искать папку с мамкой Шищь Мищи. А та и сидела, оттопырив плечики вопросительно, пока её не заметили дворцовы слуги и не унесли к батарее.

Долго Медведь-салтан искал родителей Шищь Мищи. С собаками и с вертолётами! По всем лесам и по всем полям. Обошёл закрома своей земли, обошёл закрома далёкой земли — безмерной, беспустынной, бесхребетной, да на пупырышках пальцев как-то оседающей. Где он только, иными словами, не искал! Когда же салтан на своих саночках, тащимых тройкой лошадей, гулко бухнул в ворота своего дворца, — тут и обнаружилось, что Шищь Мищь подросла и пора бы вообще её замуж выдавать.