Андрей Воронин - Убийца не придет на похороны

Все, что случалось за последнее время, складывалось для Рафика Мамедова не лучшим образом. Прокол следовал за проколом, и впереди нигде даже не маячил свет, хотя бы маленький луч надежды. Вокруг него сгущалась темнота. Темнота в прямом и переносном смысле одновременно.

Но Рафик Мамедов был не тем человеком, который станет предаваться отчаянию. Ведь вся его жизнь состояла из сплошных проблем, страхов и угроз. Правда, в большинстве случаев угрожал и пугал он, а сейчас все происходило с точностью до наоборот. Угрозы и страхи окружали Рафика, затаившегося в двухкомнатной квартире панельного дома в Подмосковном Калининграде со всех сторон.

Что он мог сделать? Он и сам задавал себе этот вопрос по тысяче раз на день и столько же раз ночью. Он почти не спал, не расставался с оружием. Попробовал пить, чтобы хоть как-то успокоить нервы. Но коньяк не брал его, лишь больше озлоблял и усугублял и без того тяжелое настроение. К тому же в ближайшем магазине, как назло, не находилось азербайджанского коньяка — только армянский. Такого позора Рафик вынести не мог.

«Мать вашу… — рассуждал Рафик, — обложили со всех сторон. Ни плюнуть, ни вздохнуть, ни вырваться. Но ничего, живьем я вам не дамся, можете на это не рассчитывать!»

Рафик понимал, что попадись он в руки либо милиции, либо ворам — ему несдобровать. Это то же самое, что добровольно сунуть голову в петлю. Нет, в петлю — это куда еще ни шло, это то же самое, если по собственному желанию спустить штаны и сесть на кол и медленно, не сопротивляясь, нанизываться на него.

«Да, они со мной такое сотворят, что даже чертям станет тошно!» — Рафик наливал полстакана ненавистного армянского коньяка, одним глотком выпивал, подходил к окну, отодвигал штору.

На улице шел дождь, и по всему было похоже, что к ночи он сменится на мокрый снег.

— Уроды, мать вашу… Как же мне отсюда вырваться? Как же мне уйти из этой западни?

О том, что случилось с Бурым у дома Резаного Рафик пока не знал, связи с внешним миром у него не осталось никакой. Конечно, телефон в квартире стоял, но пользоваться им Мамедов не решался, понимая, что по звонку на него могут выйти. Конечно, это случайность, один шанс из ста, но и этим Мамедов рисковать не хотел. Лучше уж сидеть тихо.

«Если бы я был медведем, — рассуждал он, — то мог завалиться в спячку месяца на три-четыре и проснуться, когда растает снег, когда вокруг все хоть немного уляжется и обо мне забудут. Но такое ведь не забывается, о таком помнят всю жизнь. И значит, всю жизнь меня будут искать, ловить, а если найдут, то станут люто мучить, пытать. Будут живьем сдирать кожу, будут выдергивать ногти, в общем, обойдутся со мной хуже, чем гестапо с коммунистами».

— Да, да, да, — говорил он сам себе, — все так хреново, что дальше некуда.

«Но ведь бывали же у меня в жизни моменты, похожие на этот, бывало, милиция шла за мной по следу и уже почти сидела на плечах. Все равно я умудрялся ускользнуть, умудрялся остаться в живых. Но одно дело милиция, а другое дело — криминальный мир. И было бы, собственно говоря, за что! Если бы я прихватил общак, то тогда да, тогда понятно, тогда меня следовало бы мучить. А так и общака нет, и я в дерьме по самые уши. По какие уши — в дерьме с головой! Ни вздохнуть — ни выдохнуть, только — сдохнуть! Копошусь, копошусь, как навозный червь, и выхода никакого».

Из квартиры подручный Рафика выходил редко, до ближайших магазинов, чтобы затариться продовольствием и алкоголем. Рафик сам не курил, запретил это и своему подручному. К наркотикам он оставался безразличен, ненавидел тех, кто их принимает. О том, что на него повесили еще одно убийство — убийство Бурого, Рафик не знал. Не знал он и о том, что теперь весь криминальный мир убежден на сто процентов в том, что Рафик вернулся к дому Резаного и прихватил общак, сделал то, что не успел сделать в первый раз. И вторая попытка для него оказалась удачной.

И может быть, если бы ему эти факты последних дней стали известны, он повел бы себя несколько иначе. А так он продолжал таиться, хлестать коньяк и срывать зло на своем подручном, который был ни при чем — ведь не он же подтолкнул Рафика на глупое дело, не он же уговорил его захватить воровской общак!

Тот, кто натолкнул его на это дело, бывший телохранитель Резаного, был давным-давно мертв и разболтать никому ничего не мог. Рафик его пришил сразу же, в тот же вечер, как узнал тайну, убил безжалостно — так, как делал это всегда. Свидетелей он не любил, потому что прекрасно понимал: то, о чем знают двое, может стать известно и третьему, и четвертому, и пятому. В конце концов, станет известно всем. А то, что знает один, — то есть сам — останется с тобой навсегда, вместе с тобой уйдет в могилу.