Нгуен Туан - Тени и отзвуки времени

Наступила на редкость горячая пора: что ни день, то по нескольку налетов: вчера — шесть, позавчера — восемь. Нам неотрывно глядел и глядел на юг, даже позабыл о еде. Жена по пять раз выходила к подножию, звала чуть не до хрипоты, но Нам не откликался. Приходилось отправляться на базар, так и не покормив мужа.

Вернулась она однажды под вечер, нашла завтрак нетронутым и растревожилась: «А ну как его опять прихватила лихорадка? Отдал небось бинокль помощнику, а сам мается». Подхватила она на руки дочку и полезла на гору. Добралась до вершины и видит: стоит ее муженек во весь рост и глядит куда-то в бинокль. На самой вершине гуляет ветер, полы рубахи у Нама так и трещат.

Не заметил сторож, как жена подошла и встала рядом.

— Ты что, — спросила она, — уже и завтраки отменил?

Нам вздрогнул и повернулся к ней:

— Горе мне с тобой! Сколько раз говорил: нечего лазить на позицию! Ведь за тобой и другие повадятся. — Потом, сменив гнев на милость, сказал: — Ладно уж, раз оказалась здесь, на, погляди в бинокль на горы. Узнаешь хоть одну?

— Да я ведь в такую даль не заходила. Как их признаешь?

— Это проще простого. Вон та — гора Дот, там как раз кончается наша провинция и начинается Бакзианг. От нас туда, если прямиком, ровно двадцать пять километров.

— Узнать бы, дешевы ли там куры и утки? Выберу, пожалуй, денек, подкину малыша бабке да схожу в те места на базар.

— Тебе все куры да утки… Лучше погляди вон туда: видишь, гора Бонг, а за ней гора Хатяу. Между ними-то именно и выскакивают самолеты. Как завижу их, сразу бью в рельс, чтоб народ прятался. Самое главное, если там их заметишь!

— Ну, ладно, мне пора, дитя ведь.

— Погоди ты. Взгляни-ка вон туда. Узнала? Ты ведь ходила туда торговать. Видишь, речушка, а за нею гора Линьням…

Услышав названье, знакомое ей по тамошнему базару, жена, сжав покрепче бинокль, долго глядела в ту сторону.

Потом заторопилась и напомнила мужу:

— Ты б уж уважил меня, сходил домой да съел в один присест обед с завтраком. У меня сегодня суп из полевых крабов.

Нам взглянул на часы и трижды ударил в рельс: это был знак к открытию вечернего базара. Потом вручил бинокль помощнику и стал неторопливо спускаться с горы. Соседки постарше и молодухи, попадавшиеся по дороге, завидев его, начинали шутить:

— О-о! Вот так встреча! Неужто сам Хозяин горы снизошел до нас, грешных…

— Хозяин, эй, Хозяин! А ну как самолеты нагрянут без вас, покупатели с перепугу все котлы с похлебкой перевернут!..

— Спокойно, соседки, спокойно, — важно отвечал Нам. — Я за себя помощника оставил. У нас на посту всегда порядок.

— Так-то оно так, но вы уж за обедом не больно рассиживайтесь. Нам спокойнее, когда вы на посту. Да и у хозяйки вашей без вас дел хватает…

И впрямь день и ночь сидел Нам на горе и караулил небо от самолетов для блага и безопасности земляков, а все заботы и хлопоты, касаемые семьи, ребенка, базара и пропитания, возложил на жену.

Время на дежурстве иной раз тянулось мучительно долго. «Черт возьми, — бормотал Нам, — почему это день никак не кончается? Уж чего только не делаешь, чтобы время скоротать, а конца ему не видно. Тут, грешным делом, и свихнуться недолго!» У себя на горе Нам развел целое хозяйство, хоть земля там была сухой и скудной. Насадил маниоку, не меньше тысячи деревцов, и ананасов сотню-другую. Но более всего радовали глаз бананы; выросло их десятков пять или шесть, на иных деревьях висели уже тяжкие гроздья плодов. Банановые листья, как огромные опахала, весело раскачивались над землей. И человек, устав глядеть в бинокль, мог полюбоваться зеленью и отдохнуть, созерцая плоды трудов своих.

Иногда Наму очень хотелось поиграть на свирели. Еще мальчишкой он выучился этому нехитрому искусству. И потом, когда был в солдатах, частенько наигрывал на бамбуковой дудке. Но самолетному сторожу надо слушать небо, и переливы свирели только помешают ему. Оставалось одно утешение: газеты да книги — само собою разумеется, книги про сражения и походы. Читая, он прищелкивал языком и сокрушался о загубленном своем здоровье, вспоминал боевых друзей и сильнее прежнего негодовал на затеянную врагом войну, на рану, стоившую ему столько крови, во время боев в Хонгкуанге. И он все сильнее проникался чувством ответственности: шуточное ли дело — уберечь людей от самолетов. Машины эти Нам попросту ненавидел. Возможно, если бы у нас была тогда своя авиация, он относился бы по-другому к самолетам, но в его сознании самолеты были связаны только с врагом, ненавистью и смертью. «И кому это, — возмущался он, — взбрело в голову назвать нашу городскую закусочную — «Самолет»?!»