Николай Пономарев - Точка бифуркации

– Устала, – Марина подала мне сумку. – У бабушки огород больше и ограда. Все выходные наводила там порядок.

Сумка была ненамного легче, чем когда Марина ехала в Чукалу.

– Бабушка куриного мяса передала, – пояснила она, когда я начал ворчать на тему того, что заставляют носить тяжести. – Обычно меня папа встречает.

В Чукале тоже прошла гроза, и Марина представляла, что она в городе тоже, а гроза ей, как и мне, нравится.

Тротуары в Цветнополье, затянутые слоем грязи, после дождя скользили. Без хороших резиновых сапог здесь не вариант. Я в высоких кроссовках, а Марина уезжала в кедах. Я шёл напролом, тем более на мне была сумка – не попрыгаешь. Марина выбирала более-менее сухой путь, а через лужи я подавал руку, чтобы легче было перескочить. И всё равно иногда у нас получалось кружиться в грязи. Это отдалённо напоминало движения медленного вальса.

Замок выскользнул из рук и глухо упал на крыльцо. Вспомнил, как зимой замерзал у порога. Сказал об этом Марине, она напомнила, что я пообещал больше так не делать.

Пока Марина ставила чай и разогревала ужин – сидел за столом. Карандаш, брошенный рядом с тетрадками по алгебре и физике, с начала весны изрядно уменьшился. Среди тетрадей затерялась книга в газетной обложке. Название читать не стал – Марина расскажет, да и так понятно, что там.

– Я хочу тебя попросить, – Марина отодвинула карандашный огрызок и поставила чашки на стол. – Только пообещай, что сделаешь.

– Обещаю, что сделаю, – сказал я. – Всё что хочешь.

Марина развернула газетную обложку книги, и под ней обнаружилась фотография. Протянула, я взял. С глянцевой поверхности на меня смотрела молодая красивая женщина, похожая на Марину. Такие же большие тёмные глаза, едва прикрытый чёлкой высокий лоб, волосы с чуть вьющимися кончиками. Не схожи были разве что накрашенные, романтично улыбающиеся губы. Марина губ не красила.

– Нашла, где её прячет папа. Хотела порвать и выбросить, но не смогла. Пожалуйста, сделай это ты.

Я взялся за кончики фотографии. Кажется, так просто – изорвать на мелкие клочки. Стереть следы, и останется в памяти только бесконечная белая равнина. Ничего больше. Нет, на самом деле. Память просто так не стереть. Определённо, мама Марины смотрела на меня с вызовом. Я медлил.

– Вот поэтому я не хочу, чтобы ты меня фотографировал, – сказала Марина металлическим голосом, отметив мою нерешительность. – Папа не может спокойно смотреть. И знаешь, почему я не смогла порвать эту последнюю фотографию? Потому что я тоже как папа. Мне не хватает её. Она тёплая и мягкая. И понимала меня без слов. Звала к себе, но я нужна здесь. Помнишь куртку, в которой я пришла к фонтану? Это её подарок. Ещё зимние сапоги дарила, но я всё отдала. Быть с ней хорошо, но этого никогда не случится. И много времени нужно, чтобы забыть.

Зимние сапоги, кстати, напрасно отдала, почти всю зиму проходив в развалюхах. Хотя если идти на принцип, то правильно. Наверное.

– Можно позже порву? – попросил я.

– Да, но, пожалуйста, не храни её. Порви и выброси.

– А что с остальными её фотографиями?

Марина развела руками, мол, понимай как хочешь.

Я соврал Марине, потому что так и не смог ничего сделать с портретом её матери. Несколько раз пытался. Честно. Но всякий раз, видя в портрете Марину, только взрослую, опускал руки. Закинул в ящик с медалями.

– Смотри, – Мурзя ткнула меня пальцем в спину и протянула телефон. – Я Валерку вчера фотографировала, а он меня.

Полистал снимки. Валерка со своим зонтиком выглядел важным, будто только что получил докторскую степень, а Мурзя так улыбалась, что могла бы засветить снимки, если бы на телефоне объектив был чуть похуже.

– А ты на выходных не пойдёшь с нами гулять? – уточнила Мурзя скорее для очистки совести. Ответ она знала.

К выходным прилетел отец. Почётная должность главного копателя семьи перешла к нему. Я же с чистой совестью смог налить в термос кофе, заехать за Мариной, и мы отправились в центр. Можно было и в Угольный, но там, по Марининым словам, до сих пор стояла грязь, а у неё кеды.

На деревьях распустились первые листья. Ещё маленькие, едва заметные. Нормально улицы зазеленеют к восьмому мая. Мы шли по Красному проспекту от фонтана на север.

– Если пойти дальше, – Марина показала в один из проулков, – то там мама.

– Ты была у неё? – удивился я.

– Последний раз в марте. Женька подрос. Это мой брат. У него всё хорошо со слухом. Я сначала очень злилась на маму. А потом увидела её с коляской, а в ней Женька. Раньше его не видно было, а теперь сидел и улыбался. Такой смешной. И я перестала злиться. Он тоже похож на маму. Я подумала, если мы так похожи, то, глядя на него, смогу вспомнить себя в его возрасте. Нет. Не смогла. Только мы больше не будем встречаться.