Николай Троицкий - Идёт человек… [Новеллы]

— Совсем не так. Я рисую для вас, для людей. Если вы хотите иметь то, что видите, так на это существует фотография. А мы, художники, должны передать вам жизнь, прошедшую через нас, через наше творческое видение.

На моей картине я хочу показать, что наша эпоха — эпоха распада. Мы живем в период крушения всего — религии, морали, государственных основ.

Человек нашего времени растерялся. Все, чем он жил в прошлом — поколеблено. Будущее туманно. Плохо то, что будущее немного приоткрыто ушедшей вперед наукой. Но основ будущего человеческого бытия не найдено. Поэтому человеку страшно. Он подсознательно чувствует, что в современном обществе что-то неладно. Ко всему этому кто-то сказал, что мы живем на острие термоядерных бомб и ракет. Это же действительно страшно. В один день может быть разрушена вся наша планета — вот вся эта красота! — он обвел рукой вокруг себя.

В группе уже стояло человек сорок.

— Раньше художники рисовали жизнь такой, какой она была вокруг них, и это была их правда. Сейчас мы, современники, изображаем жизнь, какая она есть в наше время, и это наша правда. Если я буду рисовать так, как рисовали прежде, это будет ложь. А я лгать не хочу.

Посмотрите на мою картину. Светлые и радостные тона это наша жизнь. Вернее, какая она должна быть. Но вот пришло что-то очень нехорошее и непонятное, для нас людей, и вошло в эту жизнь. Тогда я внес темные тона. А вот эта линия — это надвигающаяся катастрофа человечества!

Он снова повернулся к зрителям и, глядя поверх них, замедленно, сказал:

— Может быть, я не прав. Может быть, я еще уберу эту линию, — и переведя взгляд на людей смущенно добавил: — Мне очень хочется, чтобы вы поняли меня.

Художник ждал ответа. Толпа молчала.

Один человек отделился и пошел прочь. За ним стали расходиться и другие.

Художник вновь смотрел в ту точку, в которой он видел что-то. Затем нагнулся к ящичку и подбирая краски стал делать вид, что смешивает их на палитре. И никто не видел, что он плакал.

Его слезы падали на краски и смешивались с ними.

Воскресенье. Центр города. Уже скоро полдень. Человек идет по улице. Тысячи таких же идут по уличным артериям. Иные не торопясь, другие суетно. Человеку хочется поговорить. Но с кем и как? Нельзя начать разговор на улице — не положено. Разве адрес спросить? Ответят: «Извините, не знаем». Человек идет дальше. У витрины стоит группа людей. Остановился и он.

— Хорошие вещи!

Кто-то взглянул на него и, выждав две-три секунды, отошел. Остальные замолчали.

Идет человек — один. Улица выводит к набережной. На ней парк. Людей и здесь много, но больше пожилые и дети. В песочнице копается несколько ребятишек. Он присел на корточки. Взял горсть песка. Из кулака посыпалась золотая струйка.

— Хороший песочек! А? — и его глаза стали голубыми и добрыми.

Детишки настороженно поднялись и медленно стали отходить к скамейке. Женщина, сидевшая там, отставила вязанье и подозрительно глядела на незнакомца.

Он не без усилия поднялся и пошел далее. Группа стариков заняла перед цветником целую скамейку. Подошел. Никто не обращает внимания. Стой и слушай. Он слушал. Говорят — так обо всем. Постоял и пошел.

Идет человек по городу. Делать нечего? Может, ищет что-то? Много таких — воскресенье.

Церковь на пути. Вошел. Служба кончалась. Священник говорил проповедь:

— Берегитесь любостяжания, ибо жизнь человека не зависит от изобилия его имения. Так бывает с теми, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет. Душа больше пищи и тело одежды. Посмотрите на лилии…

Человек дальше не слышал. Его собственные мысли нахлынули и заполнили его: «Так это, что я говорю! Это мои слова! И это правда! Правда!»

После службы все вышли, а он все сидел на скамейке. Подошел сторож и сказал:

— Церковь закрывается. Если хотите, приходите вечером.

Проходивший священник, но уже без облачения, взглядом остановил сторожа и обратился к сидевшему:

— Могу я вам помочь чем-либо?

Человек молчал.

— Если вы голодны, пойдемте и мы пообедаем вместе.

— Спасибо, но я все имею. Я не имею только… ну, вот то, о чем вы говорили в проповеди.

Священник сел рядом и сказал:

— Может быть, вы расскажете, что у вас на душе?

Человек вдруг злобно посмотрел на него. В полумраке серые глаза его были холодны и голос зазвучал раздраженно:

— Я не имею того, о чем говорится в вашем евангелии. Я человек сегодняшнего века. Меня с детства учили приобретению ценностей, как основе всего в жизни. И я сделал все, чтобы их иметь. Я работал по двадцать часов в день, я перешагивал через людей и я достиг всего, всего! Но это оказалось призраком. Все, приобретенное мною, как-то мешает мне… У меня нет покоя. У меня нет… души, что ли? Я не знаю. Вы говорите: «Душа больше пищи и тело одежды». Верно! Верно! — он уже почти кричал. — Но где эта душа? Какая она? Как узнать эту другую жизнь, о которой вы говорите? Как? Ка-ак?!