Андрей Макаревич - Остраконы

Сбоку медленно подплыл невероятных размеров кит – уж от него-то Лида никогда ничего плохого не ожидала – раскрыл свою бездонную усатую пасть, вдохнул – и сардиний шар превратился в шарик, стал меньше в два раза!

Лида первая поняла, что надо делать. «Врассыпную! – громко закричала она. – Все врассыпную! В разные стороны!» – «Нет-нет, только вместе! – бормотали сардинки, задыхаясь от собственного вращения. – Мы всегда вместе! По-другому нельзя! Ты что?! Нельзя-нельзя!»

И тогда Лида изо всех сил рванулась в сторону, и вдруг оказалась одна – впервые в жизни. Это было очень странное ощущение: слева, справа, снизу, сверху – никого. Только где-то позади еще бурлила вода – там заканчивался акулий-дельфиний-бакланий пир. Тут и там в воде плавали чешуйки её недавних подруг – они медленно, покачиваясь, опускались в глубину и гасли там, как серебряные звёздочки. Ещё несколько минут – и океан снова был безмятежен, прозрачен и спокоен.

Поначалу Лиде было неуютно без родной стаи – она чувствовала себя раздетой. Но скоро заметила, что в одиночку она никого не интересует – и дельфины, и акулы, и тунцы гонялись за сардиньими стаями – одна она была для них слишком мала, да ещё попробуй поймай, а бакланы со своей высоты просто не могли разглядеть в воде одинокую тёмную Лидину спинку. Она некоторое время скучала по весёлой болтовне с подружками, но как ни старалась, не могла вспомнить, о чём они говорили: обычно все наперебой повторяли одну и туже фразу. «Мы плывем к югу!» – вдруг восклицал кто-то, и все радостно соглашались: «Да-да, мы все плывем к югу! На юге тепло!» «Да-да, нам там будет тепло!» – кричала Лида вместе со всеми. Ничего более содержательного на память ей не пришло, и Лида решила, что без таких разговоров в жизни вполне можно обойтись.

А на следующий день она встретила такую же одинокую сардинку, плывущую в том же направлении. У сардинки был поцарапан бок – баклан так и не смог её схватить. К удивлению Лиды, сардинку звали не Катя, не Лена, не Зина, а Коля, и дальше они поплыли вместе.

А потом был нерест – Лида уже догадалась, что это он и есть, и она наметала десять… нет, сто тысяч прозрачных золотых икринок, из которых скоро дожны будут появиться на свет новые крохотные сардинки, и Коля носился вокруг, переживал, помогал Лиде как мог и вообще устал гораздо больше, чем она. А наутро Лида попрощалась с милым Колей, с опасными берегами Африки и уже совершенно спокойно поплыла в сторону открытого океана.

Она плыла и чему-то улыбалась.

С утра пальцы были построены по команде. Большой палец (никакой он не был большой – наоборот, маленький и толстый, просто всегда командовал) объявил: «Настали трудные времена! Пришло время сжаться в единый кулак! Мы идем драться!» – «Да-да, – забормотали пальцы, – все как один!», послушно согнулись в поясе и прижались друг к другу. И только Мизинец не пошевелился – он удивлено спросил: «А с кем мы идём драться? На нас, что, напали?» «Как с кем? С этими, как его – с фашистами! Немедленно согнуться!» – скомандовал Большой. «Не согнусь», – тихо произнес Мизинец. «Ты, что, – пятая колонна? – грозно пошутил Большой палец. Он любил грозно пошутить. – А ну согнуться в строй!» – «Не согнусь», – ещё тише ответил Мизинец. Так они и стояли напротив друг друга, а между ними плотно сжались, согнувшись, остальные три пальца. И вдруг до них донеслось: «Привет! Вы, что, не идёте нас бить? Тогда и вам привет!» – «Какой ещё привет?» – произнес оторопевший Большой палец. Мизинец тоже оторопел, хотя ничего не произнёс. А остальные пальцы даже ничего не услышали – когда ты согнут и сжат, ты ничего не слышишь и ничего не соображаешь. «Но вы же нам показываете привет! Когда мы приветствуем друг друга, мы всегда так складываем пальцы! Алоха!»

А «алоха» – это и есть «привет». Не по-фашистски, нет. По-гавайски.

Жила-была одна щука.

Это такая специальная фраза, чтобы начать рассказ. Например – жила-была одна баба. И вы уже приготовились слушать.

Но в нашем случае всё это не совсем так. Потому что щука действительно жила-была совершенно одна. Это при том что в речке Клязьма, где происходило дело, никто в одиночку не жил – лещ – с лещихой, окунь – с окунихой, судак – со сварливой судачихой. Ничего себе жили, не жаловались.

«Голубушка, – говорили щуке, когда вечерами все рыбы собирались вместе пить чай. – Пора бы тебе остепениться. Вдвоём и веселей, и приличней как-то. Глядишь – и щурята пойдут! Что ты, в самом деле, всё одна да одна? Мы, конечно, понимаем, что щуки живут до ста лет и даже дольше, но всё-таки молодость проходит, как ни верти! Вон, к примеру, карась! Кто он, спрашивается, был ещё вчера? Ноль без палочки, мелкое сорное явление! А теперь, рядом с карасихой? Солидный гражданин, ячейка общества, отец семейства! И всем он понятен, и все его уважают! А ты? Ни семьи, ни кола, ни двора. И всё где-то ходишь! Может, ты индивидуалистка? Где ты там одна ходишь?» – так ей говорили.