Андрей Макаревич - Остраконы

Кровать была для меня необыкновенно просторна – и вширь, и вдаль. Первые годы левый борт её затягивали сеткой – чтобы я с неё не гукался. Борт правый примыкал к стене. Во всю эту стену папа соорудил книжные полки – до потолка. Папа строил полки сам, я помню мерзкий запах морилки. Мама очень боялась, что полки не выдержат веса книг и эти книги меня накроют. Но этого так и не произошло. Скоро, встав в кровати на цыпочки, я мог дотянуться до нижней полки – с учётом этого там и стояли мои книжки – Чуковский, «Чудо-дерево», рисунки Конашевича, «Приключения Буратино», рисунки Каневского, «Дядя Стёпа – милиционер» Сергея Михалкова, «Руслан и Людмила» (большая, цветные картинки, не помню чьи – чуть ли не Билибина), «Приключения Чиполлино» (большая, тёмно-синяя), «Джельсомино в стране лжецов», «Приключения Незнайки и его друзей» Носова, серый двухтомник Агнии Барто, чуть позже – двенадцать томов Жюля Верна. Они были коленкоровые, цвета военного корабля, на тиснёном корешке синяя полосочка и на ней золотом – «Жюль Верн». Я обожал их нюхать. До второй полки я не допрыгивал, как меня ни подбрасывало панцирное нутро кровати, – а там располагались великолепные фолианты – «История Гражданской войны», «Польский плакат», «История искусств» Гнедича, «Старинная русская икона» издательства ЮНЕСКО… Папины книги. Их можно было рассматривать только с ним. Однако мы отвлеклись.

Панцирная сетка – это хитрое переплетение стальных пружин внутри чугунной рамы. Рама синего цвета. Конструкция довольно упругая – раскачаться в ней можно было о-го-го как. При этом она издавала дивные звуки. На поролоновом матрасе так хрен раскачаешься. А поверх пружинного плетения лежал обыкновенный советско-солдатский ватный матрасик (помните детскую загадку тех лет – «уссатый-полосатый»?). Действительно, бледно-голубые полосы украшали его вдоль. Простёган матрас был серыми ватными пумпочками и в целом являл собой амортизатор между бешенством стальных пружин и моим хлипким телом – а был я и вправду хлипок до чрезвычайности и кровать-то помню так близко из-за того, что всё время в ней болел. А когда валяешься в кровати и делать абсолютно нечего – лучше всего запоминаешь её спинку: нарисовать могу хоть сейчас, а словами описать непросто – в общем, весьма торжественная конструкция из хромированных и крашеных под рыжий мрамор (представляете себе?) стальных трубок и деталей. С двумя хромированными обязательными шарами по верхним углам. И за моей головой – точно такая же! Горделивая вещь, привет неоклассицизму.

Одеяло у меня было страшно колючее, в тревожных красно-белых разводах, избражавших каких-то жутких белок на ветвях, и когда оно вырывалось из пододеяльника в ночи – возникало ощущение, что ты укрыт наждаком.

Спал я в этом чуде довольно долго – до третьего класса. Помню, в конце нашей совместной жизни моя кровать уже совсем не казалось мне просторной. И мы переехали в отдельную квартиру – на Комсомольский проспект.

Я получил (невероятно!) почти отдельную комнату. Почти – потому что у окна стоял папин рабочий стол с большой чертёжной доской – папа за ним работал и рисовал. Скоро стол у нас стал общим. Новая же кровать моя являла собой модный по тем временам диванчик с прямоугольным поролоновым местом для сидения и лежания и двумя прямоугольными же подушками, образующими спинку. Так как в длину диванчик был невелик, для полноценного превращения его в кровать из торца выдвигалась полочка-продолжение, и на неё укладывалась одна из подушек. При этом выдвинутая полочка перекрывала собой часть двери в мою комнату, и комната становилась недоступна снаружи. Преимущество этого факта я оценил чуть позже. А ещё позже, когда вдруг оказалось, что диванчик может служить не только для спанья в одиночку, это его качество сделалось просто незаменимым, и мама безуспешно пыталась заглянуть в дверную щёлочку, чтобы увидеть, кто это там у меня в гостях, – ширина щёлочки этого просто элементарно не позволяла. В конце концов мама, оставив на столе в кухне разгромную записку, убегала на работу, и я выпускал узницу из плена.

А потом я женился, и мы переехали с женой в маленькую, но свою квартиру на Ленинский проспект (вот это было да!). Я к этому моменту уже неплохо зарабатывал как артист Росконцерта, и по этому случаю была самостоятельно куплена настоящая взрослая двуспальная – пусть не самая широкая в мире, но двуспальная – кровать венгерского производства. Это были принципиально новые отношения с жизнью. Как же это было замечательно! Какое-то время.