Юй Хуа - Месяц туманов

Такая кличка унижала и расстраивала Бай Дасин, заставляя её чувствовать себя изгоем. В переулке часто появлялись люди, одетые в одежду серого цвета. Их называли «элементами четвёртой категории». Они подметали переулки, убирали мусор, чистили выгребные ямы. С тех пор как мы посмотрели фильм «Цветочница», каждый раз, когда Бай Дасин сталкивалась с этими людьми, она специально гордо проходила мимо, будто хотела всем сказать: «Я не помещица Бай, я не такая, как они!» Она постоянно спрашивала меня: «Слушай, кроме фамилии, скажи, чем ещё я похожа на помещицу?»

Бай Дасин никак не была похожа на помещицу, однако никто никогда её не сравнивал и с цветочницей из того же фильма, с той красивой и доброй девушкой. Верю, что этот фильм в своё время заставил многих молодых девушек мечтать стать такими, как цветочница. Это было стремление к доброте, справедливости, красоте. Посмотрев албанский фильм «Умрём, но не сдадимся», я мечтала быть похожей на партизанку Милу, готовую умереть, но не сдаться врагу. Единственным основанием для этого была кофточка в клетку, в которой была героиня во время ареста. У меня была такая же кофточка в сине-белую клетку. Я представляла, что я — Мила, и мечтала, чтобы кто-нибудь из моих однокашников встал и сказал, что я на неё похожа. В те дни я каждый день надевала эту кофточку, обольщая себя пустыми надеждами. Ещё я запомнила одну фразу из этого фильма. Когда нацистский офицер, допрашивая женщину с большой чёрной родинкой возле губы — командира партизанского отряда, подаёт ей стакан воды, она отказывается от него и с холодной усмешкой говорит: «Спасибо, я понимаю, что такое гуманность по-фашистски!» Мне казалось, что эта необычная и гордая фраза стоит многих тысяч слов. Стоя перед зеркалом, я пыталась изобразить её надменную усмешку, а Бай Дасин в этом мне помогала. Я просила налить мне стакан воды, и когда она подносила его к моему лицу, я с сарказмом произносила: «Спасибо, я понимаю, что такое гуманность по-фашистски».

Бай Дасин смеялась и приговаривала: «Как похоже!» Ей нравилось моё выступление, и она нисколечко не сердилась на меня за то, что незаметно для себя становилась «фашистом», хотя в то время за ней ещё сохранялась кличка «помещица Бай». Она подчинялась мне даже тогда, когда я её превращала в «фашиста». «Фашист» и «помещица Бай» не так уж сильно отличались друг от друга, однако Бай Дасин не обижалась на меня. Я часто про себя думала: из-за того, что мальчишки постоянно называли её «помещицей», она со временем давно уже стала себя чувствовать помещицей. Разве помещик не должен слушаться народа? Таким «народом» у Бай Дасин была я. К тому же я была симпатичней неё. И не такая тупая. Бабушка часто ругала её за то, что она недостаточно сообразительна. Или не умеет как следует почистить чеснок, сок от него попадает ей под ногти, отчего она начинает хныкать, или держит в руках мухобойку, а ни одной мухи убить не может, и ещё теряет деньги и талоны на растительное масло. В те времена масло продавалось по талонам, в месяц на человека полагалось всего лишь двести пятьдесят граммов масла. Если потеряешь талон, то покупать масло приходилось по договорной цене, а это в два раза дороже. Как-то Бай Дасин отправилась в «Южную» лавку купить арахисовое масло. Не успела она ещё войти в магазин, а деньги и талон уже потеряла. Бабушка ругала её, приговаривая: «Раз уж ты растяпа, то нужно быть внимательней, а ты, наоборот, рассеянная — хуже некуда».

Как мне казалось, рассеянность и концентрация внимания — вещи одного порядка. Почему Бай Дасин могла потерять деньги или талоны на масло? Потому что в девятом дворе у бабушки Чжао в один прекрасный день появился некий молодой человек. В тот момент всё внимание Бай Дасин сконцентрировалось именно на нём, вот она и стала рассеянной. Этот молодой человек приходился бабушке Чжао племянником, он приехал из другой провинции, где танцевал в ансамбле песни и пляски. В балете «Си-эр» он танцевал главную партию Да Чуня. У молодого человека на шее выросла маленькая шишка, и он приехал в Пекин на операцию, вот и поселился у своей бабушки. Такого красавца в этом переулке никто никогда не видел. Лет двадцати, вьющиеся волосы, густые чёрные брови, большие глаза, пухлые губы, стройный, но не худой. Он носил обычную военную форму без петлиц и фуражку без кокарды. Так одеваться имели право только участники «коллективов образцовой оперы». Он не застёгивал верхнюю пуговицу, отчего у воротничка виднелась белоснежная рубашка, что создавало впечатление лёгкой небрежности, и это притягивало.