Эндрю Круми - Музыка на иностранном

Я сказал, что Кинга тянуло к женщинам. Но если уж быть совсем точным, его интересовали их общие черты и различия. Его подлинный интерес к слабому полу не был связан с какой-то одной и конкретной женщиной; обиталищем его фантазий служил уютный альков между множеством образов. Он отмечал про себя разновидности темперамента, характера, анатомии — очень тонкие, подчас едва различимые, но в то же время такие значимые и важные, они имели решающее значение, они, собственно, и создавали женщин, разных настолько, насколько разнятся, к примеру, свод в стиле барокко и готическая арка.

Что я пытаюсь сказать? Что в его восприятии женщины были как некие храмы, соборы? Не совсем так; и тем не менее для него женщины были религией — в каком-то смысле. Вожделение было единственной истинной верой, какую он знал для себя.

Тончайшая грань пустоты между одетой и обнаженной женщиной, между одной женщиной и другой, между только возможным и уже существующим — таков был мир его буйных фантазий. То, что могло бы быть, возбуждало Кинга намного больше, чем то, что было на самом деле.

Квартирка Дженни в Бэйсуотере была тесной и маленькой, ненамного просторнее комнатушек, что снимают вскладчину на двоих бедные студенты. Как и многие другие, она числилась б списках очередников на жилье получше. Когда Кинг пришел к ней впервые, он был тронут ее стараниями устроить в этой квартирке настоящий дом, только в миниатюре. Ему почему-то вдруг стало грустно, и эта грусть придала особую остроту предвкушению секса. Это была неумелая, трогательная пародия на домашний уют; его вдруг охватило чувство, что он вошел в кукольный домик маленькой девочки-первоклашки, и при одной только мысли о том, чтобы овладеть ее телом, ему стало страшно и жутко, и сексуальное возбуждение сразу пропало.

Квартирка была совершенно типичной: небольшая гостиная с маленькой спаленкой (вернее, со «спальной» нишей), отделенной от комнаты занавеской, и крохотная кухонька, спроектированная, надо думать, для жилой баржи. Туалет и ванная — общие, на лестничной площадке. Время от времени Кинг слышал, как хлопает дверь, как журчит моча, как струя барабанит по стенке унитаза. Он подумал, что люди, которые здесь живут, видимо, научились просто не замечать всего этого.

Дженни отправилась в свою рудиментарную кухоньку, зажгла газ и поставила чайник. Днем они договорились, что он зайдет к ней именно на чашечку чая. Однако он попросил ее не возиться с чайником, вернуться в комнату и раздеться. Она не знала, что на это ответить и как это воспринимать.

Когда Кинг пришел к ней в первый раз, он заметил вазочку с цветами на каминной полке и чистую узорчатую занавеску, за которой скрывалась кровать. Он заметил фотографии на стенах — снимки ее родных и друзей. И тогда ему вдруг показалось, что он вошел в кукольный домик маленькой девочки-первоклашки, и эта мысль привела его в ужас. Ему стало противно и стыдно за себя, все возбуждение разом увяло, и он попытался вновь вызвать в себе это трепетное волнение, что охватило его на бульваре, буквально пару часов назад, когда он замер, глядя на грудь этой девушки, Дженни, и представляя себе ее обнаженное тело, и как это будет — когда он станет ласкать языком ее нежную кожу, проглядывавшую в глубоком вырезе белой майки. Но ни возбуждение, ни вожделение не приходили. Он по-прежнему чувствовал себя отвратительным извращенцем, да еще извращенцем, у которого не встает. Она пошла заваривать чай; и он наблюдал, как она двигается, и пытался вообразить, с каким удовольствием он прикоснется к ее обнаженной коже — но ему все казалось, что перед ним беззащитный ребенок. Тело созревшей женщины — и душа одинокого, заброшенного ребенка, который безумно скучает по маме с папой, и смотрит на их фотографии на стене, и тоскует. Он велел ей вернуться в комнату и раздеться.

Она не знала, что на это ответить и как это воспринимать. Ей вдруг пришло в голову, что она даже не знает, с какой, собственно говоря, стати она пригласила к себе этого незнакомца? Конечно, она отдавала себе отчет, что невинный визит на чашечку чая вполне может вылиться в секс, и заранее к этому приготовилась — пусть все пойдет, как пойдет. Но его слова… как-то слишком уж быстро и слишком в лоб. Он как будто нарушил неписаные правила первых свиданий. Она выключила газ и обернулась к нему.

— Сначала разденься сам, — сказала она.

Он снял одежду и выпрямился перед ней обнаженный — она в первый раз в жизни видела голого физика (что за странная мысль!); в первый раз в жизни мужчина, с которым она познакомилась на улице, пришел к ней в дом и разделся для нее — она взглянула на его плечи, на торс; его член походил на скукоженый сухофрукт, укрывшийся в тени жесткой поросли лобковых волос. Он отдернул занавеску и лег на кровать. Кровать скрипнула, как старая детская коляска; она помедлила еще секунду и принялась лихорадочно раздеваться. Он сказал ей: расслабься, успокойся и вообрази, что каждый предмет твоей одежды — такой дорогой и роскошный, что с ним следует обращаться предельно бережно. Это ее озадачило, и еще она вспомнила свою любимую детскую игру, в которой она представляла себя принцессой. Раздевшись, она тоже легла в постель, и они просто лежали рядом, полностью обнаженные, и даже не разговаривали.