Остин Сигмунд-Брока - Навеки не твоя

– Ты уже пугающе взрослая, Меган, – говорит он с легкой улыбкой. – В следующем году ты пойдешь в колледж. Будешь строить свое будущее. Я хочу, чтобы у тебя была эта свобода – ведь ты уже очень независимая и взрослая.

Я улыбаюсь в ответ, на ресницах дрожит слеза.

– При этом, – продолжает он, – если тебе нужно или хочется, или ты ненадолго устанешь быть взрослой, то приезжай домой.

«Домой». Я чувствую, как моя улыбка гаснет.

– Нью-Йорк – не мой дом, – говорю я. – Это уже будет не то. У вас будет отдельная жизнь, в которой мне нет места.

– Где мы – это неважно, – говорит он со смешком, будто удивлен, что я могу считать иначе. – Где бы мы ни были, мы семья.

Его слова растворяют тяжесть в моей груди, тот груз, который я носила там годами, даже не осознавая. Он встает и пересекает комнату, кладя руки мне на плечи и глядя на меня сверху вниз.

– Ничего не может изменить мою любовь к тебе, – говорит он, и я падаю в объятия к его груди. Я плачу ему в плечо, сама не сознавая, и его руки кругами гладят меня по спине. Мы так стоим, пока у меня не заканчиваются слезы.

Наконец я отстраняюсь, замечая некрасивый влажный след, который оставила у него на рубашке. Кажется, он не особо возражает.

– Итак, – говорю я в поисках чего-нибудь, что отвлечет от насыщенных эмоций в комнате, – насколько злой казалась Джоди по телефону?

Он смеется.

– Очень. Но не настолько злой, чтобы не поговорить с тобой о роли, впрочем.

– Но мне достаточно роли синьоры Монтекки. Мне просто нужна строчка о роли для заявления в ТИЮО, – говорю я, отступая и беря в руки свой новый костюм. – Неважно, какая именно это роль.

– Я в это не верю, – резко отвечает папа, и я рывком поворачиваю к нему голову, удивленная его внезапным жаром. – Много месяцев я только и слышал о «Ромео и Джульетте». Это твоя роль. Ты ее заслужила.

– Это неважно, – возражаю я. – Они нашли новую Джульетту.

– И что с того, что есть новая Джульетта? – спрашивает он, отбрасывая эту мысль взмахом руки. – Я хочу знать, что если ты не поднимешься на сцену за тем, над чем трудилась, то не пожалеешь об этом завтра.

Все еще сжимая в руках костюм синьоры Монтекки, я представляю, как выхожу на сцену театра Ангуса Боумера только затем, чтобы произнести две строчки. Я могла бы это сделать, но это было бы болезненно. Я потратила много часов на эту постановку, я сделала Джульетту собой, и теперь просто уйти в сторону… Затем я представляю, как стою на балкончике Джульетты, адресуя свои реплики Скотине Тайлеру Даннингу – и это не кажется мне невозможным.

Я думала, что мне не суждено быть главной героиней – ни на сцене, ни вне ее. Но я также думала, что Маделайн – идеал, и что их с Тайлером свела судьба, и что мой папа равнодушен к моей маме, и что мое место в семье исчезает, и что Оуэну никогда не могла понравиться такая девушка, как я. Я думала, что не могу влюбиться до глубины души. Я уже не раз ошибалась.

Я снова смотрю на папу и знаю, что он увидел решительность в моих глазах, потому что он улыбается.

– Джоди в лобби. Я видел, как она возвращалась, когда пришел сюда, – говорит он и берет костюм из моих рук. – Давай.

В один прыжок я уже у двери. Но прежде чем ее открыть, я возвращаюсь к папе и обнимаю его.

– Спасибо, пап.

Я вхожу в лобби, и сразу же меня окружает суета, предшествующая выступлению. Благородные дамы Вероны собрались в полном облачении у буфета и взволнованно болтают. Неподалеку один из реквизиторов объясняет Энтони в сотый раз, как использовать пакетик с кровью в сцене его смерти. Техническая команда, в том числе Уилл, обосновалась в центре комнаты, чтобы еще раз пройтись по изменениям в декорациях.

Я различаю Джоди у главного входа – она говорит с парой сопровождающих родителей, которые выглядят недовольными. Протискиваясь между девчонками в костюмах, я улавливаю обрывки их разговоров.

– Слышала, что он…

– Она только что звонила…

– …подружка-итальянка.

«Погодите». Я останавливаюсь как вкопанная, и Джереми врезается мне в спину. Он бормочет извинения и огибает меня. Я знаю, что есть только один человек, в разговоре о котором может быть упомянута подружка-итальянка, но я должна убедиться. Я подхожу к Кортни, игнорируя возмущенные взгляды от тех, кого я обошла в очереди к еде.

– Меган! Ты здесь! – Кортни даже не пытается скрыть любопытство.

– Э-э, да. Чувствовала себя не очень, – вру я, пытаясь избежать этой темы. Я принимаю их сплетнический тон: – Эй, я правильно поняла, что вы говорили о Козиме?