Ринат Валиуллин - d’Рим [litres]

– …никакой он не сумасшедший. Нормальный человек. Он не вредитель. Он как раз людям хочет пользу принести таким способом. Они не знали, что с ним делать, просто избавились, сослали во Францию.

Только сейчас Анна поняла, что Борис, рассказывая о разных русских художниках, рассказывал о себе.

– Замечательно, что он смог монетизировать свои способности. Это здесь не всем удается, – посмотрел на свои дорогие часы Борис. Видно было, что время дорого для этого человека. Это тем более подкупало Анну. Как много личного времени он отдает ей. Даром.

– Здесь главное не упустить свое время, если хочешь продаваться при жизни, а не потом, когда тебе все равно. Художника же со всех сторон прессуют – давай-давай, выдумывай, ты обязан уже что-то делать. Надо торопиться, чтобы пожить на этом свете, чтобы было чем за него платить.

– Вот почему современное искусство порой некрасивое и какое-то примитивное, в стиле «я смог бы и лучше»?

– Искусство – как вирус, который постоянно мутирует, приспосабливаясь к новым реальностям. Оно все время в противоборстве с техническим прогрессом. Стенобитное орудие. Бьется в него, как в стену, потом откатывается назад, деградирует, затем предпринимает новые попытки, порой идет на компромиссы, особенно сегодня, когда каждый сам по себе, искусство и хочет, чтобы его работы стоили дорого, будь то стихи, фотографии или ролики из серии: как я провел этим утром. Конечно, это ведет к примитивизму. Откатываясь назад, искусство вынуждено пройти путь заново. Вроде как квест не пройден, попробуй еще разок. Постарайся придумать что-то новенькое. Новизна – главный критерий оценки искусства. Термины тоже изменились: «прекрасно» уже не звучит. Все говорят «концептуально», «работы» – ретро, теперь – «объекты».

– Лишь бы это не перешло на людей.

– Вчера на Виа Маргута такую концептуалку встретил!

– А я с таким объектом вчера вечер провела! – сквозь смех подыграла Борису Анна.

Все это время Анна боялась одного. Одного простого вопроса. Будто кто-то долго целился в нее, и в один неожиданный момент должен был выстрелить.

– Кстати, где наш папа?

Она всякий раз рисовала в голове эту сцену, прописывала сценарий, придумывая все новые и новые реплики. И всякий раз мысли заставляли сердце ее биться чаще, будто она впервые выходила на эту сцену.

– Папа? – переспросила я, пытаясь использовать паузу, чтобы найти лучший ответ.

– Папа, – повторила Римма.

Какой-то запах родной и пряный проник в самые мозги. Борис. Его небритая щека царапала воспоминаниями.

«Скорее всего, в Риме. Где он еще может быть, мой любимый художник? С той последней встречи прошло уже два с половиной года. У меня не было никаких новостей, кроме своих собственных сомнений. Качнуться вправо – это не он, качнуться влево – а кто еще мог меня сдать, и снова качнуться вправо и слезть с этих качелей. Сесть на диван после целого дня, проведенного на ногах. Ощутить песок между пальцами. Закрыть глаза, услышать морской прибой и почувствовать теплый бриз. В тот последний день мы с ним выехали из Рима к морю.

Солнце прожигало небо, немногочисленные римляне прожигали на шезлонгах жизнь. Голубой горизонт так и манил. Мы подошли к нему как можно ближе, разделись и зашли в море, несмотря на прохладную майскую воду, в которой тело мое тут же атаковали мурашки, словно сидели там и ждали, когда я появлюсь. Они облепили меня, едва я окунулась. Борис бросился в воду со всей яростью художника-реалиста, с брызгами и криками, и, отплыв на некоторое расстояние, остановился, чтобы посмотреть на меня. Махнул мне рукой, подзывая к себе. Я покачала головой в ответ. Холодная постель, в которую мы нырнули, никак не хотела согреваться. Меня хватило, чтобы нырнуть пару раз. Борис тоже не заставил себя долго ждать.

– Какая соленая вода, – сказал он, едва мы вышли на берег.

– Я бы сказала – холодная, – бросила я всю свою кожу на солнце, пытаясь отогреться.

– Вижу, ты не хочешь уезжать, – прижал меня к себе Борис. Я вмиг устроилась у костра его сердца. – Все будет хорошо. Ты вся в мурашках. Волнуешься?

– Жутко.

– Я тоже жутко… голоден. Что у нас на обед?

Я пожала плечами и поцеловала его в соленые мокрые губы.

– Ты замечательно готовишь, – засмеялся он, едва наши губы дали друг другу независимость. – Я бы сейчас с удовольствием вздремнул.

– Здесь?

– Да, залег бы к тебе в душу и сладко уснул.

– Да, папа, – повторила Римма и потянула меня за платье.