Гордон Корман - Рестарт

– Остается надеяться, что судья сумеет понять, что ты за человек, – говорит она.

– Я, наверно, отвратительно с вами обращался… С тобой и Элен. В смысле – раньше. Я этого не помню, но все равно прости.

– Ничего страшного, – отвечает Корин. – Давай лучше сосредоточимся на том, что происходит сейчас.

Элен всего четыре, и в моих делах она ничего не понимает. Но именно играя с ней в ее Барби, – прежнего Чейза было немыслимо застать за таким занятием, – я первый раз за несколько дней испытываю полнейший покой и умиротворение.

Сидя на полу, я катаю по ковру джип-кабриолет из набора «Барби в Малибу», на котором Кен едет на гавайскую вечеринку, и тут замечаю, что отец снимает меня на телефон.

– Мне казалось, ты считаешь, что игры с четырехлетней девочкой только отвлекают от серьезных вещей вроде футбола, – говорю я.

– Чемпион, ты что? – восклицает он. – Я снимаю, чтобы показать на суде…

– На слушаниях, – поправляю я.

– Без разницы. Пусть судья знает, что ты заботливый брат. И что ты снова будешь играть в футбол.

– Ты, наверно, думаешь, я глупо сделал, что вернул медаль? – спрашиваю я.

– Ну, – говорит отец, подумав, – гораздо умнее, разумеется, было бы тайком подсунуть медаль мистеру Солвэю под дверь.

– А то я сам не знаю.

– Но все равно ты поступил правильно, – продолжает он. – Для тебя медаль не имеет никакой ценности. Ты не заслужил ее – в отличие, скажем, от медали за победу в чемпионате штата. Дорога´ она только мистеру Солвэю.

– Не сказал бы, что старик так уж ей дорожит. Он только из рапорта командира знает, за что его этой медалью наградили. Потому что этот момент стерся у него из памяти, как у меня стерлось все мое прошлое.

Отец пожимает плечами.

– Если ты чего-то не помнишь, не значит, что этого не было. Ты мне нравился прежним…

Я пытаюсь что-то возразить, но он поднимает руку: помолчи.

– Дай договорю. Из того, что я скучаю по прежнему Чейзу, вовсе не следует, что я не ценю тебя, каким ты теперь стал. Я вижу, как дружите вы с Элен. По-твоему, такое было возможно до того, как ты упал?

– Ты разве не говорил, что нежности – это для слабаков?

Отец краснеет.

– Я тогда еще почти не знал тебя нового. А теперь… Знаешь, нужна сила, чтобы признать вину и не выдать Эрона и Питона, которые на сто процентов этого заслужили. И чтобы уладить все с мистером Солвэем и даже с мальчишкой Уэбером. С тобой все в порядке – ты сильный. Правда, глупый. Но мы все время от времени делаем глупости. Штука в том, чтобы из-за нескольких маленьких глупостей не проиграть всю игру.

На его лице появляется выражение, какого я раньше не замечал.

В его глазах – как это, возможно, бывало и до моего падения с крыши – светится гордость.

Которая будет глубоко безразлична судье.

Шагнув сквозь рамку металлоискателя на входе в здание суда, я замираю как вкопанный. Я уже здесь бывал – меня накрывает волной воспоминаний о том разе.

– Шевелись, сынок, – говорит охранник. – За тобой еще полно народу.

– Да… Извините.

Я делаю несколько неуверенных шагов. Вслед за мной сквозь рамки проходят мама, отец, Джонни и наш адвокат мистер Ландау.

Вид у меня, наверно, испуганный – судя по тому, что брат шепотом подбадривает меня, мол, парень, держись.

Я киваю, поглощенный воспоминанием о своем прошлом визите в это здание в компании Эрона, Питона и наших родителей. Главное, что мне запомнилось от того раза, – ярость и возмущение из-за того, что нас потащили в суд за какой-то раскуроченный рояль. Я был зол на весь свет – на Джоэла, на Уэберов, на школу и на полицейских. Они серьезно не понимали, кто я такой? Чейз Эмброз, самый результативный игрок команды, выигравшей первенство штата! Мы трое устанавливали в школе свои порядки – все, что мы делали, считалось правильным, потому что это делали мы! Да, я был тогда вне себя от ярости. И мне сейчас кажется, что жар той ярости из глубины памяти пробивается в настоящее.

За несколько месяцев очень многое переменилось. В тот раз я был такого высокого мнения о великом Чейзе Эмброзе, что считал свою особу неприкосновенной. Сейчас все наоборот. Я до того себе отвратителен, что уверен: ни один судья не может отнестись ко мне строже, чем я заслуживаю. Этот момент сильно огорчает мистера Ландау. Как прикажете ему защищать человека, который отказывается защищаться?

Не то чтобы мне хотелось в исправительный центр. Я туда не хочу. Но я же на сто процентов виноват. Я украл медаль; я спрятал медаль и, если бы остался собой прежним, продал бы ее и присвоил деньги. В этом, собственно, и заключается все мое дело. Поэтому-то, наверно, мистер Ландау и делает ставку на свидетелей, которым предстоит дать показания о личности обвиняемого. Сам я отказываюсь что-либо говорить в свою защиту.