Ринат Валиуллин - Безумие белых ночей

— Что за урод? — проснулась жена.

— Отстреливать надо таких.

— Отстрели, пожалуйста.

— Оля, — на этот раз на распев отозвался мужчина.

— Гормоны играют.

— Почему именно на нашей улице?

— Оля! Оля! Оля! — прокатилось троекратное по двору, все еще не теряя надежды найти свою Олю.

— Эй ты, долбо… иди отсюда на х… — открылся окном чей-то разбуженный рот.

— Отстрелили. Кто-то опередил меня.

Во дворе воцарилась тишина.

— Ушел, — прошептала Шила, переворачиваясь на бок.

— Оля! Оля! — Словно эхо предыдущих криков, голос отдаленно воскрес в соседнем дворе.

— Неужели это так близко? — почувствовал я, как улыбнулась Шила.

В нашей пленке жизни я не видел ни одного неудачного кадра, как же она была фотогенична. Не только для моего объектива, но и для окружающих. Жена. Даже в кромешной тьме она отбрасывала свет, словно мантию, под которой ничего лишнего, только я и ее любовь. У нее, конечно же, были свои тараканы в голове. Однако уничтожить их значило потерять привлекательность. Я включил лампу настольную. В меня ударил свет.

— Читать будешь?

— Да.

— Что?

— Тебя.

— Ты не поймешь.

— Ну и что, зато я смогу гордиться, что читал свою жену. Прочел от корки до корки.

— До подкорки. Мне-то что с этого?

— Что тебе? Бессрочная аренда моей души и моего тела.

— Не густо.

— А я думал, тебе густа.

— Хватит включать испанский, три часа ночи, дай поспать, — уткнулась в подушку лицом Шила… Потом резко развернулась: — Ты хоть когда-нибудь можешь быть серьезным?

— Могу, но твой воинственный дух меня веселит.

Шила снова вернулась в подушку.

— Ты не спишь? — окликнул я ее через несколько минут контрольным.

— Самый дурацкий вопрос.

— Почему, почему не спишь?

— А ты не догадываешься?

— Если я догадаюсь, мы опять начнем выяснять отношения.

Читать незнакомые книги в детстве всегда было делом непростым. Я открывала толстые книги страниц на пятьсот, отнимала предисловие и послесловие с примечаниями, произведение становилось заметно тоньше, а если были еще и картинки, то уж совсем замечательное. Я пыталась освоить скорочтение, чтобы как-то прибавить скорости, читая страницы по диагонали (пытаясь применить теорему Пифагора, где сумма квадратов двух катетов равнялась квадрату гипотенузы), но тогда пропадало всякое удовольствие от чтения, то же самое, что пойти гулять в парк и резануть его по диагонали, чтобы быстрее вернуться домой. Хуже всего получалось с сочинениями. С русским всегда были проблемы, то запятую не там поставишь, то «не» напишешь слитно. Только позже я начала понимать глубину последнего правила: «не» раздельного, когда невозможно было смириться со сказанным, и «не» слитного, когда в силу обстоятельств приходилось терпеть. На русский моего терпения не хватило, я провалила сочинение на первых вступительных экзаменах в Университет. Филфак помахал мне своей женственной ручкой. Потом долго шла вдоль реки по набережной, в горле неприятный осадок досады, словно поела вяжущей все усилия хурмы. Фильтр при поступлении был тщательный, меня выбросило, как использованную заварку на берег Невы. Ничто в этот момент не могло утешить девушку, ни успокоительное родителей, ни обезболивающее друзей, даже симпатичный абитуриент, рядом с которым я страдала сочинение. Женщины более чувственные существа: пока мужчина изучает ее физику, внутри женщины уже идет химическая реакция. Здесь ему важно не упустить время, чтобы не выпасть в осадок. Он упустил и где-то возле Благовещенского моста оставил меня. Не раскрыла тему («Роль музы в становлении поэта»), таков был вердикт комиссии. И я с ней согласилась. По дороге я успела выслушать его точку зрения: «Все творцы — они, по сути, поэты, только языки у них разные. Математики, что пишут уравнения, словно стихи, композиторы, точно так же музыку, художники — живопись. Они все частички одной Теории Большого взрыва, где Вселенная расширяется, Вселенная — не что иное, как сознание, процесс этот постоянный и бесконечный… Писатель или поэт? Не вижу разницы. Напишите роман в столбик, и получится поэма».

Потом он попытался что-то сочинить на ходу.

Я молчала, ему не удалось, а может, и не хотелось пудрить мне мозг, может, он не увидел во мне музы, отчасти потому, что я не мечтала в детстве стать ни поэтом, ни писателем, я хотела быть преподавателем, получать оклад и премиальные, по выходным ездить на дачу, летом на море, в двадцать три года жениться, в двадцать пять лет завести детей, потом стать заведующей кафедры, в шестьдесят выйти на пенсию и нянчить внуков. Какая из меня муза? У муз не должно быть планов.