Нед Виззини - Это очень забавная история

– Дамы и господа, сейчас после обеда наш пациент Крэйг Гилнер, которого завтра выписывают, будет рисовать для всех желающих свои картины. Если вы хотите получить рисунок от Крэйга, приходите в дальний конец коридора возле столовой. Через пять минут в дальнем конце коридора возле столовой. Приятно провести время!

Я усаживаюсь на самый дальний стул, возле окна, выходящего на авеню, пересекающуюся с улицей, где я живу, – самая близкая точка к моему дому, к моей жизни. Смотрю на свой стул для бесед, где я сидел, когда приходили родители, и где прошли наши свидания с Ноэль. Передо мной стоит другой стул, на нем я собираюсь рисовать, подложив, чтобы было повыше, несколько коробок с настольными играми и шахматную доску. Хлипкая получилась конструкция, но ничего.

Первым уверенной, размашистой походкой приближается Президент Армелио, выпятив бочкообразную грудь, как бандюган.

– Как классно, дружище! Ты будешь рисовать те свои головы с картами внутри?

– Да, точно, их.

– Ну тогда давай, приступай. У меня не вагон времени.

Так, ладно. Какой у нас Армелио? Он быстрый, стремительный. Таким я его и нарисую. Не особенно заморачиваясь, делаю набросок головы и плеч и начинаю рисовать карту на месте мозга. Скоростные шоссе – вот что будет в голове у Армелио. Шестиполосные, идущие параллельно друг другу, стремительно прорезающие город насквозь, с минимальным количеством закругленных съездов. Спокойные маленькие улочки и тихие парки – это не про него. Эти шоссе даже не соединяются, потому что мысли Армелио тоже прямые и никогда не перемешиваются: он отрабатывает одну мысль и потом приступает к другой. Прекрасный стиль жизни. Особенно если самая главная мысль – желание поиграть в карты. Надо бы и карты куда-то пристроить. Я набрасываю несколько улочек внутри пикового туза как раз посередине. Вышло не ахти как, но зато у Армелио есть туз пик.

– Пики! В пики я разнесу тебя в пух и прах, дружище.

Я ставлю свои инициалы: большие жирные буквы К. Г., как «компьютерная генерация».

– Я это точно сохраню, – говорит пожимающий мне руку Армелио. – Ты отличный парень, Крэйг. Хочешь, я дам тебе свой номер?

– Конечно, – я вынимаю листок бумаги.

– Это номер телефона дома-интерната для взрослых, – поясняет он. – Когда позвонишь, попроси Спируса, это мое другое имя.

Он протягивает листок с номером и отходит в сторону. Теперь на его месте Эбони, как всегда, со своей тростью, в вельветовых брюках, шамкает губами.

– Я слышала… что ты рисовал эти твои мозги людям, – говорит она.

– Да-да, так и есть! А ты знаешь, кто начал называть их мозгами?

– Я!

– Точно. А теперь смотри, – я показываю на стопку рисунков на полу, – вот сколько я всего нарисовал.

– Ну, значит, мне причитается комиссия? – смеется она.

– Да нет, ведь я пока что не настоящий художник.

– Понимаю, это непросто.

– А пока хочешь свою собственную мозгокарту?

– Хорошо!

Я веду контур ее головы, не глядя на бумагу. Потом смотрю, что получилось, – недурно. Мозг Эбони… Что в нем? Целая куча кругов, за все пуговицы, что она сперла. Она прямо с ума по ним сходила. Та еще интриганка, с ней лучше не связываться. А раз у нее такой талант к игре, то вот ей огромный бульвар, как Лас-Вегас-Стрип. Я рисую его по центру, а вокруг – круговые перекрестки, круглые парки, торговые центры тоже в форме кругов и круги озер. Получилось похоже на ожерелье, с главной нитки которого ответвляется целая куча других украшений.

– Прелесть какая! – восхищается она.

– Ну вот и все, он твой, – вручаю я ей рисунок.

– Тебе это нравится, правда же?

– Ага. Это мне помогает, ну, знаешь… помогает справляться с депрессией. Я же тут из-за этого.

– А представь, каково это, заболеть депрессией в одиннадцать лет, – говорит Эбони. – Если всех моих детишек составить в этот коридор, то места свободного не осталось бы.

– У тебя есть дети? – понижаю я голос от удивления.

– У меня было тринадцать выкидышей, – говорит она. – Представь себе.

Теперь она смотрит на меня без тени улыбки, обычно не сходящей с ее лица: только огромные глаза, говорящие о том, что вопросами тут не поможешь.

– Мне очень жаль, – говорю я.

– Знаю. Знаю, что жаль. Но так уж вышло.

Эбони отчаливает и показывает всем вокруг свой портрет: «Это я! Видите? Я!» Она своего номера телефона не оставляет. Следующий – Хамбл.

– Так, ладно, что тут у тебя за кипеж?

– Так, ничего особенного.

Рисую лысую голову Хамбла. Лысых рисовать легко. А вот знаете, сейчас бы у меня получился тот нижний изгиб Манхэттена. Я смотрю на Хамбла, и он, поднимая брови, говорит: