Михаил Вострышев - Старомосковские жители

— Ой! Вы счастливчик! Как же они? Как жаль, что у нас их нет.

— В том-то и дело. Почти никто в Петербурге не полюбопытствовал посмотреть. Бедновато у нас в России с просвещенными, интересующимися наукой людьми. — Рассказчик оживился, пропал флигель-адъютант, уступив место увлеченному мальчику. — Кормят их турецкими бобами и клеверным сеном. Особенно у них хороши большие выразительные глаза. В Германии и Франции ездили нарочно за сто верст, чтобы взглянуть на этих редких животных. А из России их вскоре насовсем увозят в Англию, так все равно — лучше в трактире перепьются, но на жирафов не пойдут взглянуть.

— Да, пьют у нас много, — ляпнул Лукин, но поймал строгий взгляд графини и прикусил язык. «Уж лучше молчать, — решил он, — а то введут в конфузию да еще откажут в проволочном заводе».

— Школы, как нам нужны школы, — поправила графиня глупость купчишки. — В Париже уже фонари с проволокой освещают улицы, а мы все по старинке живем.

Генерал еще не слыхал о проволочных фонарях, поэтому смолчал, покивав понимающе головой, и полез за табаком.

— Всемилостивейше пожалована его величеством за усердную службу, — пояснил он о золотой табакерке с портретом дарителя на крышке.

— Очаровательно! — хором воскликнули майор Кутасов, графиня Закревская и купец Лукин.

Во втором кружке отец Исидор успокаивал двух попечительниц, обеспокоенных тем, что русская тюрьма — слишком суровая кара для преступников, совершивших незначительные злодеяния. Два полковника из свиты флигель-адъютанта его величества тоже внимали протоиерею.

— В тюрьме вы встретите громадный запас примеров для современной философии, морали, юриспруденции, знаний о русской национальности. Кое-кто до сих пор считает, что наш простолюдин желает милости к себе. Нет, он жаждет кары за любую провинность, потому что понимает, что всяк человек греховен и ему всегда есть за что идти на муку. Вот недавно был примечательный случай. Странница остановилась ночевать у одного сельского священника. В доме сделался пожар. Все огромное село сгорело. На странницу пало подозрение в зажигательстве. А она возьми и признайся в вине, в коей нимало не была виновата, и была осуждена законом следовать в Сибирь. Она имела случаи после объяснить свое положение, но не хотела ими воспользоваться. Эта русская женщина с радостью шла в каторжную работу и счастьем для себя почитала случай терпеть ради Христа.

— Этот поступок в роман бы, — размечталась первая дама, у которой на груди была пришпилена золотая брошка. — А то сейчас все стали писать, как мужики землю пашут да щи хлебают. Нечего сказать: веселенькое чтение.

— Но, милая, ты же сама рыдала, когда читала «Антона-горемыку»? — притворяясь удивленной, поддела подругу вторая дама. — А я вот думаю, что жить в деревне образованной женщине невыносимо. Я вытерпела в нашей подмосковной два дня. Проснулась на третий день и, к ужасу, вспомнила, что накануне в течение всего дня меня посетили только три мысли. А что, если теперь всегда будет то же? Я тотчас велела запрягать и, чтоб не поглупеть окончательно, помчалась в Москву.

Отцу Исидору наконец принесли его четки из библейской яшмы, и он принялся их перебирать.

— Слышали, — обратился к нему первый полковник, который был на вершок повыше товарища, — португальская палата депутатов отменила смертную казнь за политические преступления.

— Эта революционная зараза никак не утихает в Европе, — осудил португальцев второй полковник, который хоть и был пониже товарища, но казался мужественнее благодаря шраму на левом ухе и щеке. — В Париже выдумали какой-то новый танец и назвали его «Мазепой», хотя должны, кажется, понять, что порядочным людям имя этого злодея ненавистно.

— Пагубный разлив безначалия угрожает своим гибельным влиянием всякому благоустроенному гражданскому обществу, — подвел итог протоиерей.

В третьем кружке, состоявшем из одних только дам, бойкая сорокалетняя подполковничья вдова рассказывала о своем посещении знаменитого прорицателя Ивана Яковлевича Корейши, жившего при московском сумасшедшем доме. Лица слушательниц выражали неподдельное любопытство и даже некую легкомысленность.

— Предложила рубль серебром вместо двадцати копеек, лишь бы наедине с ним побыть. Говорят, тогда приезжайте к ранней обедне. Ну уж, думаю, нет, второй раз меня в такую даль, да еще спозаранку, не заманишь… Вхожу… Кругом иконы, иконы, иконы… Возле Ивана Яковлевича купчиха с сынишкой, оба на коленях. Налево в уголку странник с растрепанными волосами молится. На диване молоденькая девица сидит и все горько так вздыхает. Видать, женишок обманул, а ей не верится.