Джейн Джонсон - Преданное прошлое

Он наклонился и внимательно его изучил.

— И ты сама это сделал?

— Да.

Раис что-то сказал писцу, который тут же добавил несколько слов в свои записи. Потом он бросил Кэт ее кошель.

— Женщины из дворца султана хорошо платят за такой работа. Может, ты учить их новый образцы вышивка. — Он сузил глаза. — А может, султан Маулай Зидан заплатит мне за такой прибавка в его гарем, особо за такой белый кожа и волос, как солнце на закате. За такой ценный редкий приз мы ставим цену в восемь сотен фунтов.

Восемьсот фунтов! Чудовищная сумма! Кэт прижала кошель к груди. Сердце бешено колотилось. «Глупая, глупая девчонка, — укорял ее собственный разум. — Думала перехитрить разбойника! И теперь он установил такую цену за твою голову, что никто и никогда не сможет тебя вызволить, и ты кончишь свои дни в какой-нибудь чужой земле, изнывая от тоски по звуку английского языка и по каплям корнуольского дождика, по Робу, по всем самым обычным, добрым и привычным вещам, окружавшим тебя в мире, который ты с таким презрением отвергала, и все из-за своей суетности, из-за тщеславия». Один из пиратов напялил на нее длинную хламиду из толстой шерсти и отвел обратно в трюм. Кэт, шатаясь, шагала впереди него, словно в кошмарном сне, от которого ей, вероятно, никогда уже не очнуться.

Те, каво тожи взяли в плен, зовут этих пиратов, которые нас захватили, Разбойниками из Сале и говорят, что ани из Мароко, это на Берберском берегу Африки, но когда старая цыганка нагадала мне судьбу, ана сказала, что у миня будет очинь длинное путешествие и что в конце пути я найду единение Неба и Земли. Тагда я ни думала ни о чем таком страшном, как это. Как ужасно, что я молила Бога о такой судьбе. Если Он видит миня сейчас, Он, конечно, смиется над маей суетностью…

Мне было трудно заснуть после того, как я прочла эти последние записи в книжке Кэтрин. Я ведь только-только начала осваиваться с ее описаниями повседневной жизни в Кенджи-Мэноре, мелких склок и ссор, неизбежных в подобном маленьком, замкнутом мирке, более или менее привыкла к ее малограмотному написанию, не обращая внимания на слова, значения которых не понимала, и вот тут она поразила меня совершенно.

Мне страшно нравились едкие комментарии девушки по поводу ее товарок, ярость и отчаяние в связи с тем, что ее заставляли выйти за кузена, который показался мне вполне приличным человеком; я даже с некоторым нетерпением ждала дальнейших откровений: свадьба семнадцатого века обещала мне множество интересных подробностей — бытовых, описания одежд, оформления и украшения стола и, конечно же, реакции Кэт на то, что она стала замужней женщиной. Я вдруг обнаружила, что меня просто очаровала эта давно умершая девушка, я чувствовала себя в некоторой мере причастной к той давно забытой жизни, к ее надеждам и страхам. И конечно же, мне очень хотелось побольше узнать об этой напрестольной пелене, которую она начала вышивать, выяснить, появилась ли вновь в жизни Кэтрин графиня Солсбери; я надеялась узнать о том, как эта придворная дама и хозяйка Кэт были поражены смелостью ее проекта и искусством, когда она наконец представила им свое Древо познания Добра и Зла. И еще я — время признаться в этом откровенно — очень рассчитывала проследить судьбу этого дивного артефакта и посвятить ему статью в хорошем журнале, должным образом иллюстрированную и написанную самым изящным и элегантным образом, на какой я только способна. У меня даже — прости, Господи! — появилась мысль попросить Анну познакомить меня с парочкой нужных людей, чтобы опубликовать эту статью…

Рассказ о пиратском налете совершенно меня поразил. Я прожила в Корнуолле первые восемнадцать лет своей жизни, и никто за все это время ни разу не упомянул при мне таких слов, как «Берберия» и «пираты» в одной фразе. Я не знала, что и думать: то ли вся история нашего региона, которую мне когда-либо преподавали, основана на неточных сведениях, то ли Кэт — фантазерка, придумавшая, как скрасить свою скуку и недовольство дикими выдумками.

Если верно первое, необходимо было разыскать все, что можно. И я решила, что сразу после того, как съезжу с Элисон и Майклом в этот коттедж в Маусхоуле, придумаю какой-нибудь предлог смотаться в Пензанс, в тамошнюю библиотеку, пошарю в Интернете и посмотрю всю краеведческую литературу — все, что удастся найти о Корнуолле начала 1620-х годов.

Правда, некий червь сомнения продолжал в глубине сознания точить меня: насколько это вообще возможно, чтобы Кэт, похищенная работорговцами, сумела прихватить с собой книжку по вышивке и принадлежности для письма и продолжать записи в чудовищных условиях в трюме корабля? И если она и впрямь как-то умудрилась это сделать, каким образом «Гордость рукодельницы» вновь оказалась в нашей стране, а точнее, в доме Элисон, так близко от того места, откуда Кэт насильно увезли? Однако если Кэтрин Триджинна, движимая вставшими на ее пути трудностями, действительно решила найти убежище в собственных фантазиях, то, несомненно, она создала текст, который делает ее первым в истории английской литературы автором художественного произведения, опередившим Даниэля Дефо почти на столетие. Любое из этих толкований превращало маленькую книжку в весьма ценный объект, что еще больше укрепило меня в решении не возвращать подарок Майклу.