Джейн Джонсон - Преданное прошлое

— Так, отлично. Ад! — Я была несколько подавлена. — Наверное, это все же не самая лучшая идея.

— Ну, тебе ведь не обязательно это делать, — твердо сказала Элисон. — Я туда больше ни ногой. Эти письма меня совершенно выбили из колеи. Сама уверена, что тебе этого хочется?

— Это нужно сделать. Я… в некотором роде чувствую ответственность, хотя понимаю, что это звучит глупо.

Пятнадцать минут спустя мы уже стояли возле дома в Кенджи. Солнце как раз начало опускаться.

— Ты все взяла?

Я взяла: фонарик, зажигалку, свечу, хлеб, соль, воду. И письма Роберта Болито, завернутые в роскошный вышитый платок, подаренный мне Лалой Мариам.

Это были оригиналы писем. Когда я объяснила Анне, что намереваюсь предпринять, она высмеяла меня, но согласилась не мешать, махнув на все рукой.

— Оставь мне копии, те, что получше, — сказала она. — Это еще больше разозлит Майкла.

Платок был вышит той же рукой, что и свадебное покрывало, — дизайн явно принадлежал Кэтрин, это было нечто вроде ее фирменного знака.

— Этим платком она, видимо, пользовалась, чтобы завязывать себе волосы, когда ходила в хаммам, — пояснила мне через Идриса старая дама.

В качестве ответного подарка — совершенно несопоставимого по ценности — я вручила ей расшитый изображениями павлиньих перьев головной платок моей собственной работы и пообещала закончить четвертый его угол, вышив там любой узор, какой джедда только пожелает.

Оставив Элисон сидящей на капоте машины, я вошла в дом. Мои шаги эхом отдавались в пустой комнате. Я включила все лампочки, что попались на пути. У подножия ведущей на чердак лестницы остановилась.

Потом, стиснув зубы, полезла вверх по ступенькам.

Лампочка на чердаке, что весьма примечательно, не работала — единственная такая во всем доме. Я запалила свечу и поставила на стол Эндрю. В круг дрожащего золотистого света положила хлеб, щепотку соли и фляжку с водой, освященной в купели церкви в Галвале. Тепло, вода и пища — все, чего не хватает умершим, чего они лишены и что очень хотят заполучить. Так всегда мне говорила мама, рассказывая истории о призраках накануне Дня всех святых. Потом я положила рядом письма Роберта.

И, сделав глубокий вдох, громко произнесла:

— Роберт Болито, если ты здесь, надеюсь, что ты слышишь. Меня зовут Джулия Лавэт. Мы с тобой, вполне возможно, дальние родственники, точно не знаю. Да это, вероятно, не так уж и важно. А что важно, так это то, что я привезла назад твои письма. Извини за беспокойство, мне очень жаль, что мы увезли эти письма отсюда.

Я знаю, что ты в постскриптуме просил Мэтти все их сжечь, но, увы, она этого не сделала. Женщины всегда хранят старые вещи, даже те, что причиняют им боль. Это был неверный шаг с ее стороны — оставить их, чтобы читал кто попало, но вряд ли тебе стоит ее за это винить. И нас — за то, что мы прочли их. Я прочла твои письма, Роберт, так что теперь знаю, что ты добрый и храбрый человек. Но даже при этом тебе не следовало так поступать с Эндрю Хоскином и, наверное, с другими, кого я не знаю. Видимо, тебе было так больно, что ты не задумывался, кто еще попадет под удар твоего отчаяния. Ты совершил очень мужественный поступок, последовав зову своего сердца, ты рисковал жизнью в надежде спасти Кэтрин Триджинну…

Откуда ни возьмись по чердаку пролетел порыв ледяного ветра, и свеча зачадила, бросая по всему помещению странные тени. Я обхватила себя руками и как зачарованная уставилась на отражение ее пламени в серебряной чеканной оправе перстня, который Идрис надел мне на палец, и попыталась унять бешеный стук сердца.

— Нет в мире большего несчастья, чем безответная любовь. Но решение Кэтрин остаться в Марокко было вызвано не только тем, что она не любила тебя, и не тем, что полюбила корсарского капитана. — Я положила ладонь на вышивку, которая лежала поверх его писем, и расправила ее, чтобы серебряные нити попали в круг света, чтобы розы, папоротники и утесник — ее тема, ее сюжет — стали ясно видны. — Видишь это, Роберт? Прекрасная работа, правда? У твоей кузины был истинный талант, настоящий, редкий дар. Видишь эти дикие розы, этот утесник? Помнишь тот венок, что ты надел ей на голову? Она вот на всю жизнь его запомнила. Кэт унесла Корнуолл в своем сердце и хранила его там все то время, что жила в Африке. А вот если бы она осталась здесь, в Корнуолле, этот ее дар пропал бы втуне.

В Марокко она стала тем, кем всегда мечтала стать, — мастерицей-вышивальщицей. Неужели ты и впрямь ставишь ей в вину эту мечту, Роб?