Джейн Джонсон - Преданное прошлое

Но в Берберии все эти выдающиеся качества очень скоро стали для него сущим проклятием.

Роба раздели догола и тщательнейшим образом осмотрели, не забыв даже про зубы, а потом дали ему охапку барахла, куда входило одеяло, короткая куртка с капюшоном, рубашка без ворота и пара широченных штанов. Писец приблизительно внес его имя в регистрационный журнал. После чего нового пленника провели в одну из тюрем для рабов, мазморру, где он обнаружил сотню или больше несчастных, сидящих в тесноте, темноте и жуткой вони. Все они стонали и жаловались, а некоторые просто лежали на земле скорчившись, безмолвные и совершенно сломленные. Некоторые ругались и проклинали все на свете на добром десятке разных языков. В середине ночи Роба и нескольких новых заключенных разбудили и отвели к кузнецу, который набил им огромные железные кольца на правую ногу, особо не заботясь, куда попадает тяжелый молот — по железу или по кости. После этого последнего унижения один из пленников совсем сломался и разразился громкими рыданиями: кандалы стали последней каплей, подтвердившей утерю всякого человеческого достоинства. В регистрационный журнал — Роб и понятия не имел об этом — его внесли в тот раздел, где записывали будущих гребцов для галер. Но поскольку время года сейчас было неподходящее для гребных судов и пиратских рейдов, его пока что предназначили к отправке на каменоломни; это была самая тяжелая и страшная работа, на которую отправляли самых сильных пленников. Нынешние хозяева сразу выделили молодого человека из остальных, даже при едва просачивающемся тусклом свете первой зари.

— Этот может протянуть три месяца, вот этот, — заявил один из надсмотрщиков.

— Если протянет, я тебе целую курицу отдам.

Первый надсмотрщик холодно осмотрел Роба.

— Коран запрещает пари, Исмаил. Следи за своими словами, а не то присоединишься к ним.

Но прошло четыре месяца, как Роберта Болито сослали на каменоломню, где он обтесывал огромные камни с помощью примитивных ручных инструментов и собственной грубой силы, а потом тащил их на берег на веревках и салазках, а парень все еще был жив, несмотря ни на что.

На его глазах люди падали и погибали десятками, валясь с ног от истощения и скверного питания, избитые в кровь кнутами или сошедшие с ума от палящего солнца. Один попросту взбесился и попытался убить стражника. Его по-быстрому казнили, срубив голову, а тело — ужасное, безголовое — успело сделать еще пару шагов, прежде чем рухнуть. Голова, кувыркаясь, покатилась вниз с холма, и никто не почесался ее подобрать. Многие умерли от нездоровой воды, другие от отчаяния.

Пеньковые веревки впивались в тело, оставляя кровавые рубцы, железное кольцо врезалось в щиколотку, где образовалась незаживающая воспаленная рана, со спины под ударами кнута лоскутами слезала кожа, мышцы ныли, протестуя против непосильной нагрузки, а он все бил молотом по неподатливому камню, пока насекомые вгрызались в его плоть и ползали по волосам. Но Роб продолжал жить. А когда думал, что уже нет сил продолжать, вспоминал Кэт, как она сидела на древнем троне в Касл-ан-Динас, ее огненно-рыжие волосы, развевающиеся на ветру, и заставлял себя жить дальше.

Бывали дни, когда он уже не помнил, какой вид открывался от Кенджи, вид, которым он так наслаждался когда-то; дни, когда он не мог вспомнить даже собственного имени. Но он всегда помнил цвет глаз Кэтрин-Энн Триджинны и изгиб ее губ, когда девушка улыбалась.

После этава миня тотчас же забрали из дома Сиди в тюрьму, которую они завут мазморра, которая находится под землей и в каторую только нимного света проникает сквозь малинькую дырку, и вот там я узнал, что такое настоящие нисчастье и чи-лавечиское страдание — там сидела сотня нисчасных в рванье и в мерзости, некоторые тощие как чирвяки, слабые от балезни и битья и от нидастатка пищи…

Я в смятении опустила письмо и посмотрела на Идриса:

— Неужели пленников действительно держали в таких ужасных условиях?

— Думаю, да. У них было так много рабов, что они, по-видимому, опасались восстания, если бы их прилично кормили и содержали в надземном помещении.

— Какие все-таки жестокие времена! И какое варварство!

— Ну конечно, сегодня никто не станет столь жестоко обращаться с пленными, так грубо нарушая права человека. Если не вспомнить про Гуантанамо. Или работорговлю, которую столетиями вели британцы, испанцы, португальцы, американцы… — Он перечислял их всех, загибая пальцы.