Хэрриет Эванс - Лето бабочек

Я села читать письмо. Сначала я ничего не поняла, но потом догадалась, что это была записка, которую написала моя бабушка, когда посылала Лиз «Лето бабочек». Ее держали при себе, читали и перечитывали, складывали столько раз, и теперь она разваливалась на части. Она висела у меня на пальцах, как паутина.

Эл.

Полагаю, ты с трепетом открыла пакет. Кто же прислал мне эту плохо напечатанную рукопись и что ему нужно?

Далее следует рассказ о моей жизни. Я написала его для тебя, моя дорогая, и для моего сына Джорджа. Чтобы объяснить (или попытаться объяснить). Прилагаю фотографию сына. Он похож на меня, правда? Мне хотелось, чтобы ты его увидела. Очень хотелось. Прочти это, подумай о нем, и, пожалуйста, если ты меня ненавидишь, постарайся меня простить.

Я умираю и больше не увижу тебя. Я скучала по тебе все время: я смеюсь над людьми, которые говорят «я думал о тебе каждый день». Раз в день! Каждый день без тебя казался мне вечностью. Я думала о тебе каждый час, большинство минут в час. Тяжесть бытия без тебя – это нечто физическое, осязаемое. Сеть, наполненная камнями, которые я тащу за собой, куда бы ни пошла. Быть без тебя – это медленная, бесконечная пытка.

И все же я не печалюсь. Когда придет смерть, я буду помнить добро, которое ты сделала, и добро, которое я сделала ради тебя.

Дорогая Эл. То, что любят, никогда не исчезнет. Думаю, мы больше не встретимся, но я всегда буду любить тебя. Я всегда буду тебе благодарна. Ты заразила меня тем летом. Ты посеяла во мне семя добра. Мне потребовалась целая жизнь, но я умираю, зная, что сделала все правильно, в конце концов, что я сделала что-то хорошее.

Я любила тебя, я все еще люблю тебя, и после того, как я уйду, я буду любить тебя.

Когда мы спускаемся к памятнику в этом нашем последнем путешествии, мое сердце бешено бьется. С тех пор я много раз пересекала луг и входила в сад, но больше не заходила в дом.

Я пишу историю нашей семьи, и она подходит к концу. Может быть, когда-нибудь я ее опубликую. Но, скорее всего, оставлю ее в развалинах Дома бабочек, чтобы она канула в небытие. Когда Элис вырастет, я скажу ей, что она из королевского рода, что, если бы мы жили в другое время, мы с ней были бы королевами этой страны. Я многое смогу рассказать ей, когда она подрастет. Она будет знать, откуда она.

Мама с Элис остались на лугу, а я открываю калитку и выхожу в сад. Волонтеров сегодня нет, они приходят раз в неделю. Бабочки повсюду, как и цветы: пурпурные буддлеи, сладкие розово-красные розы и жимолость. Теперь я знаю достаточно, чтобы опознать ярко-синих Полиомматусов и Голубянок, Рептиц, Махаонов и Крушинниц – белых, оранжево-черных, фиолетовых и щербетно-лимонных, – когда прохожу мимо покрытого лишайником Дома бабочек. Тени удлиняются, совсем чуть-чуть. Некоторые бабочки любят раннее утро, некоторые вылетают вечером. Я постепенно снова узнаю, кто из них кто. Я хочу знать их всех – они проникли в мое сердце. Они тоже мое наследство.

Что-то шуршит, когда я распахиваю боковую дверь. Потревоженная мышь, или лиса, или другое дневное существо – а может быть, кто-то из другого времени, кто жил в этом месте. Но я чувствую, что кто-то наблюдает за мной, и снова меня накрывает чувство, что этот дом жив в других мирах, просто вне досягаемости. Если бы я пришла в нужный момент и вошла в нужную дверь, я смогла бы шагнуть назад во времени и быть там, услышать звон лодки внизу, везущей товары и гостей, воркование голубей в голубятне, шелест юбок миледи, когда она идет по коридорам. Я знаю, знаю теперь, что все они живы – где-то. И может быть, они все сумасшедшие, и может быть, я такая же, но в этот момент я понимаю, почему они добровольно вошли в эту часовню и умерли.

Моя рука дрожит, когда я поднимаю ключ к ржавому замку комнаты под лестницей. Но она не поддается, несмотря на мои усилия. Может быть, из-за дождя он насквозь проржавел; во всяком случае, я понимаю, что не могу оставить ее там. Моей мечте похоронить Тедди и Лиз в этой комнате с ее предками не суждено сбыться.

И я понимаю, что это неправильно. Они с Лиз должны остаться снаружи, не здесь, не в этом доме смерти. Они должны быть свободны.

Я выхожу на улицу, в сад бабочек, где меня окружают высокие стены, и чувствую себя в безопасности. Я достаю из сумки пепел Тедди и Лиз, смешанные вместе.

Я хожу по саду, разбрасывая его по цветам, тревожа бабочек. Пыльца, пепел и яркие трепещущие существа поднимаются в янтарный воздух, когда Теодора Парр и Элис Грейлинг обретают покой в саду бабочек, наконец-то вместе. Затем я выхожу из сада. Закрываю наружную дверь и возвращаюсь в дом через боковой вход. Снова шорох, ощущение, что за мной наблюдают. Я прикасаюсь к древнему дереву лестницы, оглядываюсь по сторонам, смотрю на небо сквозь проломленную крышу.