Эли Люксембург - Десятый голод

Выхожу на перекресток, к платану, и натыкаюсь на Мирьям. Задрав голову, моя душенька изучает рекламную тумбу кинотеатра «Молодая гвардия» — она не видит меня. Цветастое платье на ней, белые туфельки, а волосы только что уложены в парикмахерской. Мне к этой красотке подходить нельзя, опасно! Полно народу возле кинотеатра, а из-под грибочков вокруг «Пельменной» десятки глаз липнут к ней, неожиданно нарядной дуре. «Н-да, — думаю. — Славный материалец кой-кому обломится: мулло-бача Абдалла в день смерти Насера визжал и обнимался со своей дамой нарядной при всем публичном народе!»

Она глазеет по-прежнему на витрины, а я, под носом ее, прошмыгиваю за ворота дворца и оттуда, с аллеи, кричу ей. Мы убегаем в пыльные, забуревшие от самума кусты сирени, валимся на скамью, целуемся как сумасшедшие.

Потом происходят странные вещи: я вижу перед собой овальный фонтан с ковром из кувшинчиков, вижу золотых рыбок меж водорослями, слышу такание желудей о тропинку из мелкой гальки — наклонный пандус, ведущий в тренировочный зал. Пугливо кругом озираюсь и спрашиваю ее:

— Вот чокнутая, ты что расфуфырилась вдруг? Откуда узнала, что я во дворце буду? А может, ты знаешь еще, что бой у меня с Фархадом? Зачем приперлась сюда?

Она вдруг раскрывает ладонь и показывает молча крохотную пилюлю неопределенного цвета. И смотрит на меня, загадочно смотрит.

— Противозачаточное? — говорю первое, что приходит на ум.

Но она мотает в ответ головой и говорит, что я это должен проглотить. Что это допинг.

— Проглоти сейчас, перед боем.

— А кто тебе это дал? — интересуюсь и начинаю все понимать.

— Не спрашивай ничего! Сначала выпей, умоляю! Ну прошу тебя… Все равно ничего не скажу.

Я вынимаю крохотную пилюлю у нее из рук и начинаю катать ее на подушечках пальцев — большого и указательного. Я знаю, кто это дал ей, я этой проститутке сейчас закачу грандиозный скандал!

— А я вот возьму да выброшу ее в фонтан, пилюлю вашу! Ведь вы же с головой себя выдали…

— Не вздумай выбросить! — вскрикивает Мирьям.

И в эту минуту я их услышал…

Их вел за собой Тахир — все медресе… В дубовых аллеях парка слышались гортанная арабская речь, громкий хохот, табуний цокот подбитой подковками обуви. Передние шарили, рассыпавшись по кустам, — они нас искали, а Мирьям вцепилась мне в руку. Затем вскочила, намереваясь бежать, но ахнула и снова села, потому что шел сюда Кака-Баба — пружинистой походкой кота. Развел наши кусты и громко всем заорал:

— Идите сюда! Он здесь! Уединился с прелестной девушкой!

Тотчас же кусты наполнились кабаньей возней, треском, со всех сторон просунулись масляные рожи с игривыми глазками. А Кака-Баба уже орал:

— Он поступает в точности по изречению пророка: «Трем играм соприсутствуют ангелы: поединку рыцарей, конским бегам и развлечению юноши с девушкой!» — И вышел ко мне из кустов, глаза его стали печальны: — Напарник твой совершенно расклеился! В день траура этот чувствительный юноша начисто обессилел… Что ты скажешь, брат мой, Абдалла, если я его подменю? Ну сам посуди, какой он тебе соперник? Как раз подходящий случай все наши споры выяснить: каратэ или бокс? Чем лучше владеть бойцу палестинской революции? Сам ведь знаешь, сколько ребята наши об этом спорили…

В одно мгновение все и связалось, я даже вздохнул с облегчением. Но тут же сделалось тошно и тесно в самом себе, а мысли рванулись в тысячу направлений. Ибн-Мукла, каналья, это он придумал! Одно дело было мне кичиться перед Тахиром своими жалкими остатками былой формы, и совсем другое — предстать перед Кака-Бабой! Лицом к лицу с его техникой японского убийства, к тому же совершенно неведомой мне. Это чудовище сотворит из меня кровавый бифштекс, изрубит меня в котлету!

Я чувствую, как рука Мирьям леденеет в моей руке. «А все-таки красиво со стороны шефа — подбросил пилюльку! О, с пилюлькой из КГБ я тоже стану драконом! Браво, шеф, оперативно сработано, мне даже приятно!»

С пересохшим от страха горлом я спрашиваю Кака-Бабу:

— Значит, ты против меня руками и ногами, а я против тебя только руками?

— Назначай условия, брат мой Абдалла! Можешь, чем хочешь: ножом, мечом, палкой… Шотокан — это школа, красиво и честно, в истинно спортивном духе. — И глаза его стали щелочками, а надбровные дуги вздулись двумя шишмаками.

Я попытался сострить — все-таки душенька рядом! Но выдал, конечно, весь свой ужас:

— Ты хочешь сказать, что запросто меня покалечишь или убьешь и все будет выглядеть честно и красиво?