Эли Люксембург - Десятый голод

Нельзя сказать, чтобы жизнь Хилала Дауда состояла из одних удовольствий, никому из нас в медресе недоступных. Иногда заглядывал он на тренировки по боксу. Приходил на лекции, на лабораторные занятия и садился подальше. Рисовал, явно скучал, никому не мешая своим присутствием… Один только раз он позволил себе вмешаться. Сидели мы, помню, в лаборатории, возились с особо опасной взрывчаткой. Рукопашный боец, благородный дикарь пустыни Кака-Баба сводил в это время контакты из двух волосков. Лицо Хилала Дауда вдруг исказилось яростью, он рявкнул по-русски: «Брось, падла!» — и этот возглас на непонятном ему языке мгновенно парализовал Кака-Бабу. А не возвысь он голос и не рявкни, мы бы как пить дать взлетели на воздух…

Еще я пытаюсь вспомнить, умел ли мой шеф молиться, но не могу, ни разу не видел его стоящим на коленях. Хотя по логике, как говорится, вещей он должен был возносить Аллаху молитвы вместе со всей своей паствой, он оставался самим собой. Он и мне велел быть всегда и везде самим собой, так он учил меня, и за одно это я бесконечно ему благодарен.

Он выкурил папиросу, задавил окурок в картонной пепельнице на полу. Насер почти окончен, он кладет на портрет последние мазки.

Я говорю ему, что Даниила-пророка читал, хорошо помню про идола с золотой головой и глиняными ногами, про камень со страшной горы.

— И вы в это верите, шеф? Что пророчество сбудется, что Израиль весь мир сокрушит? Вы не совсем атеист?

— Я, сынок, прагматик, придерживаюсь концепции разумности. Совесть — для меня понятие сомнительное, зато главная цель жизни — интересы моей родины как мировой державы, чтобы с арены мира она вовек не сошла, а крепла бы и твердела. Там, за рубежами своей родины, ты это быстро поймешь, что значит быть гражданином великой империи. Это и есть моя священная вера! Ну а что, скажи, предписывает человеку любая религия? Во всем раскаиваться, ничуть не заботясь о собственной гордости, достоинствах личности. Совесть, как и страх перед Богом, возводится в абсолют. А где тут место твоему положению в обществе, личным твоим достижениям? Э, нет, извините, мой идеал, идеал русского разведчика, — никакой вины за собой не признавать, сдохнуть, но не раскаяться… Это же никуда не годится, что нашим людям внушается в медресе! Что все они грешники, исполненные зла в своем сердце. Будь моя воля, я бы все эти бредни в один момент отменил, оставив бы им самые необходимые науки.

Кто стоял ему поперек горла, мешал русифицировать всю учебную программу в медресе Сам-Ани, это я знал отлично. Понимал эти роковые, трепетные интонации, когда он говорил о возрождении Израиля в его древних границах, его страх за идола с золотой головой, которому грозит камешек, — это было из Библии, Библию он читал постоянно в своем «фонарике». Сейчас меня занимало другое: спит этот прагматик с моей душенькой или нет? Он ли представил ее к награде в «четыре креста», забавляясь некогда в Африке с милыми его сердцу хамитками?

— Так нам действительно и внушают, — сказал я, давясь от смеха. — Все мы грешники, полные угрызений совести.

— А как объяснить им, сынок, что судьба человека в его собственных руках, что Бог бесконечно далек, недоступен воображению?! Я еще допускаю, что в воле Бога такие вещи, как судьба нации, как явления природы, мировые катаклизмы, — это я допускаю еще… Возьми, к примеру, все тот же Израиль. Козявка ведь, а с этой козявкой никто ничего поделать не может, потому что Бог на их стороне, и это даже слепому ясно. Ты и представить себе не можешь, сынок, сколько оружия против евреев сегодня куется, какие планы уничтожения, какие армии, какие союзы! И только мы, авторы этих планов, прекрасно видим и понимаем, что Бог на их стороне, ибо все в руках наших валится, рассыпается…

Я думаю, что Хилал сегодня особенно разговорчив, мне надо все это переварить, осмыслить, и поднимаюсь с пола, дав понять ему, что пойду за скамейками.

— А что вы думаете, шеф, про инстинкты? Про тягу мужчины к женщине?

— Это про баб? — Он смотрит на меня рассеянно, мутно. — Агент женского пола? — И сразу вспыхивает, воодушевляется: — Очень, очень большая тема, бесконечно по-своему интересная! Вот мы кончаем уже, пойди поищи скамейки, а вернешься когда — расскажу…

Я зеваю, потягиваюсь, прохлада каменного пола меня разморила. Но надо и к ребе! Сначала я попетлял для блезиру возле столов и стоечек картотеки, постукал об пол мягкими креслами и, не спуская глаз со спины Хилала Дауда, пошел на цыпочках к ребе.