Эли Люксембург: Десятый голод

Это я знаю, прекрасно знаю, но угрюмо молчу. В моем сознании зыбкий, пугающий мрак, меня продувает ровное, ледяное веяние, под лапками у меня скользкие, липкие камни. Вижу в отдалении огоньки — свечи, фонарики. Слышу сильные, молодые голоса на иврите — четко, явственно…

— Когда нас гнали в галут, она из могилы встала, праматерь наша Рахель, она на дорогу вышла и плакала: «Дети мои, о Боже, куда Ты их гонишь, куда их от меня усылаешь?» И Бог услышал ее, Бог от слез ее материнских сжалился и содрогнулся, пообещал ей вернуть нас. Вот почему Яаков похоронил ее при дороге — свою жену любимую, любимую некогда Богом… Красиво, а?

Тяжелый утренний шар солнца бьет мне в упор в глаза.

Вижу поля, пашни. Кони и ослики волокут первобытные сохи, поля разделены низкими каменными заборами, кругом феллахи в длинных белых одеждах. И отмечаю себе, что Восток везде одинаков: Бухара, Турция, Ирак — те же феллахи, те же сохи и ослики.

Доктор Ашер продолжает тему изгнания, тему галута. Он говорит, что его родители живут еще в Персии, все еще там, в галуте, и улыбается:

— Вот будет у меня скоро отпуск, и я к ним поеду, я им про вас расскажу. Евреи, мол, из Бухары, у вас здесь под носом прошли, а вы их, черти, и не заметили даже! Ведь надо же, а?! — И, сам себя перебив, задает мне вполне резонный вопрос: — А почему мы столько шли, столько тащились пещерами? Прошли бы под Амударьей, пересекли бы черту вашу красную да советскую — ну и хватит! Зашли бы в любое консульство израильское, пару часов полета, и дома… Или рекорд старались поставить, мир, так сказать, потрясти?!

Я этого вопроса ждал, рано или поздно меня бы об этом спросили… Зачем нам было тащиться всю эту бездну пещер? Ну миновали границу красную — и слава Богу, и точка на этом. А я лишь горько и больно вздыхаю: как ему все объяснить?

Из будки вышел человек с автоматом: мой доктор его сердечно приветствует. Стражник открывает ворота, и мы паркуемся на пустой стоянке.

Местность скалистая и высокая, вижу поселок за колючей проволокой — крохотная крепость на случай осады. Вижу домишки ладные на бетонных сваях. И гудит продувной ветер, живой и злой вихрь, явно недовольный моим прибытием. Ветер валит с ног, треплет и рвет с нас одежду.

Кровяная пещера где-то поблизости, объясняет мне доктор Ашер, где-то здесь, под скалой. Здесь я вышел, здесь нашли меня… Здесь давили в древности лучшее масло в Израиле, говорит он, это масло отборнейшее шло исключительно для храмовых светильников.

— А символично как, согласитесь? Ведь вы, дорогой Калантар, как лучшее масло, лучшая выжимка, в светильнике всего народа! — так и сказал: красиво, витиевато, по-восточному.

Мы бежим вниз едва заметной тропинкой над пропастью. Доктор орет, стараясь пересилить грохочущий ветер: в Кровяной пещере сейчас экскурсия, орет он мне, в пещере полно лабиринтов, по сей день пещера не вся изучена. Не ему рассказывать мне, какая она глубокая! А жители поселка, орет, он называется Ткоа, служат проводниками, охраной и проводниками. Смотрите, орет, видите — человек у входа? Который с автоматом сидит? Экскурсию оберегает от террористов. А те, кто внутри, — тоже с оружием. На случай засады. Такой у них тут порядок!

Мы прыгаем, как козлы, с камня на камень. Мы возле пещеры! Пасть ее черная дышит на нас ровным ледяным дыханием. Развалившись, сидит на камнях и курит бородач с автоматом, а глаза у него колючие, зорко за мной следит. Где я видел этого здоровяка, что за наваждение?

— Войдем! — говорит неожиданно доктор.

А я в испуге отшатываюсь, я это дело решительно отвергаю.

— Нет-нет, — говорю, — что вы, я только посижу здесь немного, только глазами кругом пошарю, подумаю…

Доктор оставляет меня в покое, говорит «шалом» бородачу с враждебными глазами, от которых разит холодом, как из этой пещеры, доктор садится на камни, они беседуют на иврите.

Я принимаюсь разглядывать окрестности: внизу ущелье, напротив руины древней цитадели… Козий косячок в пропасти притягивает мое внимание: козочки и пастушок — идиллия! И шевельнулся старый инстинкт. Да хоть бы и сейчас — проползти до водокачки, выждать за камнем и финкой козочке в ребра! И ничего пастушок не заметит: ни звука, ни шороха… Э, сколько я воровал живности у пастухов!

Доктор Ашер вдруг громко расхохотался, запрыгало, поскакало эхо в горах и упало в пропасть. Пастушок задрал на нас голову.

— Вы слышите, дорогой Калантар, он принял меня… Ой, не могу, развеселил, честное слово! За полицейского…