Это место меня смущает, никак я его не пойму. Не может быть, чтобы ребе умер, что где-то мертвый лежит! Я вспомнил, как глубоко под землей мы вдруг увидели вереницу бестелесных фигур. Они плыли мимо в жутком фосфорическом свете, а я воскликнул испуганно: «Ребе, что это, ребе?»
«Души евреев, — сказал он спокойно. — Где бы еврей ни умер, его душа идет в Иерусалим, ибо в день Воскрешения мертвых там вострубят в трубы, и каждый будет судим».
А если так, то все они здесь, все мои спутники! Мне только надо их встретить, а где их встретить — уж я это знаю.
Мой доктор, кстати, гораздо понятливее и добрее, чем я о нем думал. Придется сменить ему кличку на более мягкую… В обед он принес, как обычно, поднос с моей ненавистной диетой, а я, возбужденный, был с головой погружен в пергамент.
— Доктор! — схватился я за него. — Давайте я вам почитаю, давайте переведу?! — И принялся с ходу читать про пещеру в окрестностях Иерусалима, именуемую в пергаменте Кровяной.
Над ней, над пещерой, видна кровь Хавиля [7] Хавиль ( араб. ) — Авель.
, убитого своим братом Кавилем [8] Кавиль ( араб. ) — Каин.
, сыном Адама (благословленного Богом). Кровь убитого стекла с половины горы и видна отчетливо над пещерой. Время стирает, а ветер выветривает сей след, но Бог увековечил на камнях след преступления: он тянется, как потек на горе, а кончается возле пещеры, ибо Кавиль, убив брата, тащил и тащил его, покуда не сбросил в пещеру.
— Доктор, это ведь та пещера, где и нашли меня, конечная остановка? Отвезите меня туда! — стал я его умолять. — Посижу там немного, может, и встречу кого из наших?
К этой дикой просьбе, как ни странно, он отнесся вполне нормально: не стал меня отговаривать, не стал расспрашивать ни о чем, а вроде бы похвалил даже: «К вам возвращается и жизненная активность!» — но сказал, что этих вещей он сам не решает. Ведь есть и еще врачи… «Наберитесь терпения, дорогой Калантар. Еще денек, и, думаю, все устроится».
И вот — едем, мой первый выход на свежий воздух, первый раз без пут-проводов, без проклятых присосок и нашлепок. Раннее, какое-то слизистое утро, меня качает от слабости, всего качает. Тепло я одет и обут, но никакого понятия, что за время года стоит на улице.
Я весь обмираю: «Бог ты мой, улицы Иерусалима, Иерусалим!» Пытаюсь вызвать в себе всеми силами священный трепет, всегда у меня возникавший при этом слове. Но кружится голова и подташнивает, а во рту противный металлический вкус. Озираюсь кругом, вижу здание из розового камня — меня из него только что вывели: клиника это или больница? Эх, прочесть бы только медную дощечку с ивритом, и смотрю дальше, на мокрые от росы и ночного тумана сосенки. Через плечо у меня ремешок, а сбоку в футляре пергамент: он может в любую минуту мне понадобиться! Особенно у Кровяной пещеры, такое у меня предчувствие.
Едем! Сидим в машине вдвоем, доктор правит. Доктор гонит как бешеный, скорость его, видать, возбуждает. Ну а мне становится сразу дурно. Мельтешат дома, деревья, улицы, встречные автобусы и машины — вот-вот потеряю сознание. Закрываю глаза, чтобы не так мельтешило, а становится еще хуже, становится страшно, опять накатило, опять пришло это — я ящерица, снова в пещерах! И вырос хвост с лапками, все тело ороговело… Не попросить ли назад, не слишком ли рано? «Доктор, потише!»
Он сразу сбавляет газ, но продолжает вещать без умолку.
Золотой, говорит, Иерусалим: вон Кнесет, парламент наш, демократический и свободный. Наш еврейский парламент в Иерусалиме, гордо подчеркивает. А это, справа, — университетский городок. Наш еврейский университет в Иерусалиме! А вон там, внизу, монастырь. Наш, говорит, но не еврейский, и, если верить легенде, из этой рощицы возле монастыря срубили то самое дерево для Иисуса, для тезки моего, — крест под распятие. Ну как, интересно, спрашивает?
А я отвечаю, я говорю ему вяло, что все мне безумно нравится, что, если бы не нравилось, я бы сюда и не шел, не полз бы сюда на карачках и животе всю эту бездну пространства. Пришел сюда, говорю, чтобы дышать этим воздухом, целительным и волшебным.
— Ребе Вандал нам так и говорил: «Воздух Иерусалима качают ангелы прямо из рая!»
Потом мы едем совсем медленно, и дурнота меня отпускает.
Доктор меняет тему, говорит, что весть о моем прибытии всех в Израиле потрясла. «Иешуа из преисподней», «Пленники долгой ночи», «Служившие Богу ногами» — вот заголовки вчерашних субботних газет. Но это все ничего: мое имя прочно войдет в историю сионизма, это он мне гарантирует, это он твердо мне обещает. А он знает, что говорит…
Читать дальше